Все замечали нас, подумала Элси и подняла чашку. И тем не менее…

Она забыла, что уже выпила кофе. Рука опустила чашку обратно на блюдце так стремительно, что раздалось легкое дребезжание. Вот теперь тело определилось с выбором, это было очевидно, оно подняло ее из-за стола и заставило потянуться за кителем, висящим на спинке стула. Правая рука коснулась макушки и удостоверилась, что фуражка сидит там, как положено, потом колени согнулись, а левая рука схватила чемодан. Ноги пошли в направлении стеклянных дверей, выходящих на Лайм-стрит.

Ага. Значит, она заночует в Ливерпуле. Но кем или чем было принято это решение, Элси по-прежнему понятия не имела.

Со своим белым фасадом и бархатно-алым нутром отель «Сторк» казался памятником некой иной эпохи, ее обломком, случайно застрявшим посреди наступившей новой эры. Тут, внутри, словно не существовало шестидесятых, тут ничего даже отдаленно не напоминало о поколении «Битлз» и «Мерси Бит». Приглушенный свет, отдающий желтизной, толстые ковры, которые поглощали звук, очень коротко стриженный швейцар в красной униформе козырял у входа, а за стойкой ожидал молодой портье в полосатых брюках, визитке и красной потертостью на шее от крахмального воротничка. Он чуть поклонился, подавая Элси ключ. Завтрак с семи до десяти, но если она желает что-нибудь прямо сейчас, то…

Но она ничего не желала. Кроме того, чтобы попасть наконец к себе в номер. Мальчик-швейцар подхватил ее чемодан прежде, чем она успела помешать ему — чемодан ведь такой тяжелый! — и поволок к лифту. Потом распахнул дверь и с преувеличенно учтивым поклоном пропустил ее вперед.

— Excuse те, madame, — произнес он, разглядывая ее униформу. — Are you in the Navy? [8]

Элси рассмеялась:

— Нет, я радистка. И не в военном флоте — на обычном торговом судне.

— Ага, — сказал мальчик. — Когда мне исполнится восемнадцать, я поступлю в мичманскую школу.

— Значит, собираешься стать капитаном?

— Или боцманом. Мой папа боцман.

— Но это тяжелая работа…

Он глянул на нее. Видимо, она невольно задела его, дала понять, какой он маленький и щуплый. Она попыталась улыбнуться, загладить свою вину.

— Как тебя зовут?

— Малькольм.

— Из тебя наверняка выйдет замечательный боцман, Малькольм.

Он снова придержал дверь лифта, и она шагнула в коридор, покрытый цветастым ковром. Умеренно чистым.

— Собираюсь увидеть весь мир, — сообщил Малькольм. — Мой папа бывал только в трех частях света, а я намерен увидеть все пять. А вы, мэм, во скольких частях света побывали?

Элси раздумывала, пока он отпирал дверь ее номера.

— В четырех, — ответила она наконец и шагнула внутрь. — Европа, Азия, Австралия и Америка. Плюс Северный полюс.

Он втащил чемодан в комнату.

Северный полюс! Я бы все на свете отдал, чтобы попасть на Северный полюс! А там правда потрясающе?

Она улыбнулась. Как знакомо!

— Правда. Совершенно потрясающе.

— Большие айсберги?

— Нет, там их нет. Обычные плоские льды. Но это бывает очень красиво, особенно летом. Тогда на льду появляются такие озерца, маленькие аквамариновые озера…

— Аква… чего?

Элси сняла китель и огляделась. Номер был весь в цветах. Алые розы на ковре, розовые — на обоях, бежевые — на шторах.

— Небесно-голубые. Такого оттенка, как небо в ясный летний день. Погода была прекрасная в тот день, когда я впервые их увидела, и я решила, что просто небо в них отражается и оттого такой цвет, но уже на другой день я заметила, что они голубые и при пасмурной погоде. Тогда они на самом деле еще красивее.

Мальчик стоял, вытянувшись по стойке «смирно», только чуть щурился, будто всматриваясь куда-то очень далеко. Элси глянула на него, прежде чем опустилась на кровать. Матрас оказался жестковат, но сейчас это было не важно, сейчас она находилась на Северном полюсе вместе с маленьким швейцаром.

— А потом я узнала, что этот цвет создает время. С каждым годом льды делаются все синее… В Швеции, откуда я приехала, лед всегда белый, потому что летом он тает, а в Северном Ледовитом океане он голубой. Ярко-голубого цвета. Он никогда не тает, только летом озерца появляются на поверхности. Голубые озера на белом снегу, кажется, что кто-то сложил гигантский пазл из белого и голубого.

Открыв сумку, она принялась искать кошелек. Пора дать на чай. Но Малькольм словно ничего не замечал.

— А вы видели белых медведей, мэм?

Она вытащила несколько пенсов и протянула ему.

— Да, только не на полюсе. Там даже белые медведи жить не могут. Они водятся гораздо южнее.

Она чуть тряхнула рукой, так что монеты звякнули. Он, моргнув, протянул к ней сложенную лодочкой ладонь.

— Когда-нибудь я туда доберусь, — сказал он.

Элси улыбнулась в ответ:

— Сколько тебе, Малькольм?

— Пятнадцать.

Пятнадцать? Она бы дала двенадцать. От силы. Хотя говорить этого, разумеется, не стала.

— Тогда у тебя все впереди. Успеешь увидеть и Северный полюс, и все пять частей света.

— Да, — серьезно ответил Малькольм и сунул чаевые в карман брюк. — Я думаю, надо стремиться их увидеть. Теперь, пока ты еще здесь.

Элси подняла брови:

— Здесь?

— На земле, — сказал Малькольм и поспешно козырнул. — Надо успеть увидеть как можно больше, пока ты еще тут, на земле.

Она выключила люстру, когда он ушел, и включила ночник, потом долго сидела, вынимая шпильки из прически-«ракушки», почесала голову, встряхнула распущенными волосами, так что шее стало щекотно, а потом легла, подложив руки под голову, и стала разглядывать тени от лепнины на потолке. Было очень тихо, так тихо, что ей в какой-то момент сделалось не по себе и захотелось обратно на борт, к ритмичному стуку моторов, успокаивающему, как биение сердца. Ей всегда было нелегко сходить на берег, а с каждым годом становилось все тяжелее привыкать к новым улицам и домам, краскам и предметам, чьим-то внезапным появлениям и таким же внезапным исчезновениям, ко всем лицам и нарядам, всем голосам и звукам и — не в последнюю очередь — к той тишине, которая порой становилась настолько плотной, что пробуждала Элси от самого глубокого сна, заставляя в один беззвучный миг поверить, что детский кошмар стал явью, что она осталась на земле одна, что все, даже Инес, забыли о ней и куда-то ушли.

Жизнь на борту казалась проще во всех отношениях. Море и небо меняли цвет, но горизонт оставался все там же, немногочисленные обязанности были понятными, иерархия — четкой и не подлежащей сомнению. Когда вахта кончалась, Элси запиралась у себя в каюте, простой и опрятной, как монастырская келья. Это был мир, где глаза и чувства могут получить отдых, где дыхание становится размеренным, а мысли наполняет покой… При условии, конечно, что до всей команды дойдет наконец — от капитана до последнего юнги, — что она не собирается спать ни с кем из них. Ни с одним.

Уже за первые месяцы в море она усвоила, что мало просто сказать «нет», что это «нет» на самом деле должно присутствовать в выражении твоего лица и в интонации — с первого твоего мгновения на борту и еще много месяцев потом. Любая улыбка может привести к стуку в дверь каюты среди ночи, каждый смешок — к тому, что кто-то попытается затащить тебя в какую-нибудь уборочную каморку и притиснуть губы к твоему рту, любой брошенный взгляд — к тому, что чужие ладони обхватят твою грудь, а щетинистый подбородок станет царапать шею. Много раз ей приходилось отбиваться, в слезах, пунцовой, со спазмом ужаса под ложечкой и панической дрожью в голосе. Однако на самом деле страшили не настойчивые руки и сопящее дыхание. А скрытая за всем этим ненависть. Мужчины, до такой степени охваченные вожделением, наверняка ведь презирают ту, которая его вызвала. А потому женщина, которая не хочет, чтобы ее презирали, должна не дать себя любить, отключить собственную тоску, закрыться изнутри от собственных страстей и запечатать двери, иначе ее тут же начнет преследовать глумливый шепот, тот, что всегда преследует буфетчицу или радистку, открывшую двери своей каюты. Капитанова сучка! Штурманова блядь! Шалава Нильсона!Те самые слова, которые шелестели в Ландскроне вслед девушке, которая…