— Боже! Как ты напугал!

Биргер продолжал стоять на пороге и не смотрел ей в глаза. Он был в галстуке, но узел ослаблен, а верхняя пуговица расстегнута. Субботняя униформа.

— Извини. Я не хотел. Просто зашел узнать, как дела.

Инес выпрямилась и скользнула взглядом по белой стене:

— Дела идут. Все замечательно.

Биргер проследил за ее взглядом:

— Цветы все равно видно.

— Да. Ну и что.

Наступило молчание, потом Инес наклонилась и обмакнула валик в ванночку с краской. И скорее услышала, чем увидела, как Биргер сделал шаг в комнату.

— Давай помогу!

Краска капала с валика на газеты на полу, и Инес шагнула вперед и отжала его об стену у двери.

— У меня только один валик.

Прозвучало как отказ. Хорошо. Она и собиралась отказать ему. Это ее собственный кабинет.

— Я понял.

Интонация была удрученная, и ее вдруг обожгло стыдом и состраданием, а потом валик снова заскользил по стене. Он, конечно, обдумывает сейчас, как бы ей помешать. Остановить ее. Заставить снова спуститься в кухню. Так что никакого основания для жалости к нему нет. Но все-таки она попыталась загладить впечатление:

— Видишь, насколько стало светлее?

Он сунул руки в карманы и кивнул, но не ответил. Она глянула на его ступни:

— Осторожно, в краску не вступи.

Он сделал шаг назад и опять оказался на пороге. Отлично. Вот пусть там и стоит. Она снова макнула валик в ванночку, с упоением вдыхая особенный запах краски, который вообще-то приятным не назовешь, но теперь он странным образом был приятен, и опять выпрямилась у стены. Новая белая полоса. Свет. Воздух. Освобождение. Приходилось сдерживаться, чтобы не рассмеяться вслух. Как замечательно красить! Самое замечательное занятие в ее жизни за много лет.

— А что это на тебе? — спросил Биргер.

Судя по тону, он прекрасно знает, что это за одежда. Старая косынка, тщательно завязанная на затылке. Одна из старых рубашек Биргера, с закатанными рукавами. Синие вельветовые брюки Бьёрна, из которых он уже вырос. А на ногах сабо. Все успело пропахнуть краской и покрыться белыми пятнами. Но, удивительное дело, она тем не менее чувствовала, что красива. Она посмотрела на себя в зеркало в передней, когда переоделась в этот малярный наряд, и ощутила себя на десять лет моложе. Живи она в Копенгагене или Мальмё, она смогла бы выйти так на улицу. Внешность вполне современная. Или внутренность, как съязвила бы Сюсанна. Но обо всем этом он знать не должен.

— Старье всякое.

— Рубашка-то вроде моя?

Она окинула рубашку небрежным взглядом, наклоняясь над ванночкой с краской и отжимая валик.

— Была твоя. Но ты ведь ее не носишь, потому что воротник весь вытерся.

Она почти слышала, как потрескивает и пощелкивает у него в голове, как там прокручиваются всякие невероятные обоснования того, что из всех сложенных в подвале старых рубашек она не должна была брать именно эту, но он так ничего и не сказал. Догадался, видимо, что Инес все равно настоит на своем и разнесет вдребезги любой из его доводов.

— Хм, — только и произнес он, покачиваясь на пороге. Потом наступила тишина и продлилась так долго, что Инес успела дважды пройтись валиком от потолка до пола. Наконец Биргер кашлянул:

— А что у нас на ужин?

Инес замерла с валиком в руке, стояла совершенно неподвижно и смотрела на влажную белую поверхность, чувствуя, как внутри разгорается гнев. Что у нас на ужин? Всего два часа дня, он обедал меньше двух часов назад. Ведь она примчалась из школы сломя голову и подала этому человеку «пютипанну» с картошкой, яичницей и маринованной, собственноручно выращенной свеклой меньше двух часов назад!

— Хм, решай. Что бы ты хотел себе приготовить?

Слова сами выскочили изо рта, она даже подумать не успела. А в следующий миг все внутри завопило от радости — да! да! да! — но она, естественно, позаботилась, чтобы лицо осталось непроницаемым, и постаралась на Биргера не смотреть.

— Я?

Голос был явно изумленный. Словно ему даже в голову не приходило, что он тоже мог бы готовить еду. Она наклонилась и еще раз прошлась валиком понизу.

— Да.

— Я должен готовить ужин?

— А почему нет? Я ведь крашу. А дома только ты и я.

— Но я не знаю как…

— А ты почитай. В холле в шкафу полно кулинарных книжек.

Тут она повернулась к нему и улыбнулась, предусмотрительно держа валик перед собой. Это была угроза. Вздумай Биргер приблизиться, она выставит валик и поднесет к самому его лицу, и если он не хочет ходить с белой физиономией, то…

Он понял, это было видно по выражению его лица, и в следующий миг пришел в бешенство, это она тоже ясно видела. Но в то же время прекрасно знала, что поделать он ничего не может. Разве что заболеть. Она готова была спорить, что он так и поступит, что не пройдет и часа, как у него поднимется температура, или заболит горло, или схватит живот. Но и на это она плюнет. Он может сам заниматься своей долбаной температурой, или горлом, или животом. Как она сама, когда заболевает.

— С ума сошла, — буркнул Биргер, отвернулся и направился к лестнице.

Думай что хочешь, подумала Инес. На самом деле я умная. Поумнее некоторых. Я самая умная. Но этого она не сказала. Только высунулась в дверь и крикнула ему вслед:

— А я купила бюро. Потрясающе красивое. И старинное. Привезу на той неделе.

И еще повысив голос, она прокричала, и в голосе слышалась улыбка:

— Ты слышишь, Биргер? Я все-таки купила себе бюро в антикварном магазине!

Ликование улеглось. Теперь в автобусе было тихо. Слышался только гул мотора. Томми и Ева болтали, но вполголоса, так что расслышать, о чем, было невозможно. Остальные спали или сидели, как Сюсанна, с закрытыми глазами и дремали. Это было чудесно. Настолько чудесно, что и правда не хотелось открывать глаза и смотреть по сторонам.

Пео спал. В этом она была почти уверена. Дышал он сонно, а иногда, когда автобус поворачивал, она ощущала, как его тело, повторяя движение автобуса, тяжело валится на нее.

Ей это нравилось. Приятно сидеть так близко к другому человеку, ощущать рядом тепло и мягкость его тела. За последние месяцы ее четыре раза поцеловали четыре разных мальчика, но никто из них не был ни теплым, ни мягким. Наоборот. Они были жесткими и неловкими, с длинными пальцами, норовящими удержать ее и всюду пощупать. У Пео пальцы были широкие и короткие. А кисти рук — крупные, но очень легкие. Она почувствовала это, когда он коснулся ее колена и тут же, почти в тот же миг, отдернул руку и робко улыбнулся.

Она приоткрыла глаза, наполовину, только чтобы видеть его ладонь, раскрытую, спокойно лежащую на черных джинсах. Как маленькое гнездышко. Она представила, как лежит в этом гнезде, свернувшись калачиком и подложив ладони под щеку, потом смутилась и совсем открыла глаза. Подвинулась в кресле, выпрямилась и осмотрелась. Да, Пео спал. Так же как Буссе и Никлас. Несколькими рядами впереди сидели Томми и Ева голова к голове, так что казалось, что они вот-вот стукнутся лбами. Ева говорила. Этого было практически не слышно, зато видно, как ее голова двигается вверх и вниз, глаза округляются, вот она подняла руку, словно смеясь и прикрывая рот, но, видимо, решила, что ладони не место между ее губами и ртом Томми, и опять положила руку на колено. Опустила ресницы. Томми улыбнулся и еще чуть наклонился вперед, так что их челки касались друг друга. Сюсанна отвернулась и посмотрела через плечо на Бьёрна. Он не спал. Он сидел и широко раскрытыми глазами смотрел прямо перед собой. Не видя. Явно безразличный к тому, что происходит между Евой и Томми, и столь же безразличный к ней и Пео. Она пристально смотрела на него секунду или две, пытаясь заставить его посмотреть на нее, признать ее существование, допустить, что она — факт его жизни, факт, не замечать который ни в коем случае нельзя, но ничего у нее не вышло. Он сидел неподвижно и смотрел прямо перед собой, не видя и не слыша.