В отличие от Сюсанны. Сюсанна определенно участвовала в общем сейшне «Тайфунз». Причем вместе с Пео.
~~~
— Становись!
Голос Роббана прорезал воздух. Вокруг захихикали, заржали и загалдели, но Бьёрн решил не открывать глаз и не смотреть, в чем дело, он сидел с закрытыми глазами, пока остальные не вышли из автобуса.
— Отделение! Вперед! Марш!
Ева хохотала громче всех. Веселее всех, конечно. И бестолковей.
— Ой, господи, помогите!
Он не удержался. Глаза открылись сами собой. Он увидел, как Ева, потеряв равновесие, пошатнулась, как она упала на Томми, шедшего за ней следом, видел, как она ухватилась за его локоть и в тот же миг бросила взгляд на Бьёрна, совершенно ледяной взгляд, не оставляющей сомнения: она чувствует себя отвергнутой, а значит, вправе заигрывать с кем угодно, а в особенности и прежде всего с его худшим врагом. И Томми явно был не против, наоборот, он высвободил локоть из Евиных пальцев только для того, чтобы вытянуть вперед обе руки и крепко прижать ее к себе. Ее спину к своему животу. Ее зад к своему лобку. А секундой позже качнул бедрами и, вихляя, потерся о ее попу и тоже глянул на Бьёрна, очень быстро, и тут же перевел взгляд на Пео и Сюсанну, стоявших сзади, и улыбнулся им:
— Все нормально?
Сюсанна кивнула, но не улыбнулась. Пео положил ладонь ей на плечо, но тут же снял.
— Разговорчики в строю! — крикнул Роббан, стоявший у самых дверей.
Ева прыснула.
— В ногу, господа! — гаркнул Роббан. — Шагом марш!
Бьёрн снова закрыл глаза.
Дверь, видимо, осталась открыта. А за ней, наверно, было придорожное кафе и заправка. Или заправка и сосисочный ларек. Резкий запах картошки фри мешался с парами бензина. Бьёрн всегда любил этот запах, так пахла его мечта о настоящей жизни, иной, чем та, которой он жил. Однако он не ощущал ни малейшего голода. Есть не хотелось. Пить не хотелось. И открывать глаза.
Но открыть их придется. Несмотря ни на что. Чтобы тьма не поглотила его целиком.
Он огляделся. Все было так же, как обычно. Дикий бардак. Переполненные пепельницы. Кожаная куртка на полу. Полуоткрытая сумка на столике перед задним сиденьем, том самом столике, установки которого так добивался Карл-Эрик, но за которым никто никогда не сидел. Газеты и бутылки из-под кока-колы, свитера и пустые пакеты из-под чипсов, раскиданные по сиденьям. Плюс, естественно, магнитофон Томми. На багажной полке — драная бумажная сумка с подписанными афишами. Она уже не раз оттуда падала, и афиши шлепались на пол, так что кромки почти у всех были обтрепаны. Рядом с ними лежала пустая бутылка из-под виски.
Бьёрн сидел неподвижно, потом медленно поднялся и потянулся. Снаружи по полупустой парковке вся компания маршировала, по-прежнему в колонну, выписывая немыслимые кренделя. Роббан шел впереди, вытягивая носок, как немецкий солдат на плацу, и что-то выкрикивая. За ним, тесным строем и в ногу, шагали остальные. Левой, правой, левой… Как в каком-нибудь фильме Ричарда Лестера. Не хватало только публики. Женщина, выходившая из кафе, неуверенно улыбнулась им, но поспешила пройти мимо, а молодой парень в синем комбинезоне высунулся из окна, по-видимому, мастерской. Он не улыбался, просто уставился на них, потом вытер лоб рукой. Мужчина средних лет, заправлявший машину, демонстративно повернулся к ним спиной.
И вот тогда, именно в это мгновение, когда Роббан снова что-то проорал, все и произошло. Мир раскололся. Раздвоился. Бьёрн мог видеть, как Роббан и остальные продолжают маршировать в сторону стеклянной двери кафе, но одновременно он увидел и нечто другое. Свою жизнь. В одно мгновение перед ним веером развернулась картина всего его бытия, каждый день, каждый час, каждая минута из тех, что он уже прожил, и каждый день, каждая неделя, каждый год, что ему еще предстояло прожить. И тут же все кончилось, в следующий миг, секунду спустя, он уже не мог припомнить, что именно он видел. Темные дни и светлые. Успех и поражение. Начало и конец. Все.
Он снова опустился на сиденье и закрыл глаза. И попытался вообразить, как рассказал бы об этом священнику, учителю или приятелю, будь среди его знакомых священник, учитель или человек, которого он мог бы назвать приятелем, но в следующую секунду понял, что никогда не сможет описать того, что видел.
Все умрут, подумал он.
Голос у него в сознании тут же ответил:
— Ты умрешь.
Все умрут. Элси и Инес, Ева и Томми, Карл-Эрик и Роббан…
Ты тоже.
Да. Приближается последний день. Неотвратимо. Так зачем мучиться и жить?
Да. Объясни мне. Почему ты живешь?
Я живу, потому что живу.
Нет. Ты живешь потому, что Элси совершила ошибку. Ты — ошибка.
Неправда.
Ты — ошибка. Подумай об этом.
Не хочу.
Вот как. Не хочешь.
Я живу, потому что живу. Этого достаточно.
Дурак. Вот ты кто. Тупица. Простофиля. Ты даже глупее, чем этот Роббан…
Да. Но у меня, по крайней мере, своя квартира.
Конечно. Роскошная. С красными обоями и желтым полом.
Я думал, это будет красиво.
И что, это красиво?
Нет. Я знаю, но…
Что-то извиняет дурной вкус?
Нет, но…
Дурной вкус ведь разоблачает. Говорит кое-что о человеке. Кто ты?
Не знаю.
Да нет. Знаешь.
Парень, у которого дурной вкус.
Более того. Ты — пошлятина. А скоро станешь еще и бывшей пошлятиной.
Не хочу быть…
Думаешь перестать быть пошлятиной? Не получится.
Я не хочу быть бывшим.
Да что ты? Ну и как ты думаешь этого избежать?
Обо мне по-прежнему пишут в каждом номере «Бильджурнала».
А в следующем не напишут.
Откуда ты знаешь?
Знаю. И тогда ты останешься один. Все повернутся к тебе спиной. В точности как Ева…
Я могу снова все наладить! С Евой.
Да что ты? И каким же образом?
Я могу…
Да? Расскажи-ка.
Купить подарок.
О! Впечатляет. Подходящее решение для пошляка.
Она тоже вполне пошлая. И любит подарки.
А зачем тебе жить с пошлой девицей?
Чтобы заткнуть тебе пасть.
Уж мне-то ты пасть не заткнешь. Я ведь внутри тебя. Постоянно.
— Бьёрн!
Легкое прикосновение к плечу. Почти ласковое. Это могла бы быть Ева, если бы голос не принадлежал Сюсанне. Он заставил себя открыть глаза. Это была Сюсанна, сильно накрашенная Сюсанна. Надо сказать ей, что от этой бело-розовой помады зубы у нее кажутся желтыми. Он открыл было рот, но снова закрыл. Пусть это скажет кто-нибудь другой.
— Ты не хочешь поесть?
Он покачал головой.
— Все остальные сейчас едят. И Хассе говорит, что потом ни одного кафе по пути не будет.
— Нет. Я не хочу.
— Но ты же не сможешь поесть в Несшё. Там на тебя набросятся.
— Не хочу.
— Но тут вообще баб нет, понимаешь? Кроме двух поварих в кафе. Толстых. Они ничего тебе не сделают. Правда!
Он закрыл глаза. Голос внутри отдавался эхом: «Пошлятина!»
— Но не бывшая.
Он произнес это вслух. Ответил. Он не хотел. И теперь он слышал изумление в голосе Сюсанны:
— Что?
Он опять открыл глаза:
— Ничего.
— Ты про что?
— Ни про что.
— Фу бля, и противный же ты!
Сюсанна выругалась. Впервые в жизни он услышал, как Сюсанна ругается. И открыл рот, чтобы высказаться на сей счет, но не успел.
— Ты так себя ведешь, что мне даже неудобно. Все остальные веселятся, а ты сидишь как сыч. Что с тобой? А?
Не дожидаясь ответа, она отвернулась и поспешила из автобуса. Бьёрн сидел неподвижно, потом поднялся и провел рукой по челке.
Раз так, надо пойти перекусить.
~~~
Инес отступила назад и окинула взглядом стену перед собой. Белая, определенно белая, однако цветы просвечивают. Извивающиеся белые гирлянды на белом фоне… Красиво.
— Ну? Как дела?
Голос заставил ее вздрогнуть, и за десятую долю секунды до того, как она поняла, что это Биргер, ее тело пронзил страх. Паника хлынула наружу, во все стороны, так что волоски на руках встали дыбом.
