Теперь она уже шла по булыжной мостовой, и чуть впереди горел первый фонарь, от которого она по пути сюда пыталась спрятаться. Но теперь она прятаться не собирается, теперь она войдет в этот мутно-желтый световой конус, а потом шагнет в темноту по другую его сторону. Потому что теперь она — другая. Та, что все-таки призналась самой себе, что часть ее жизни завершена. Бьёрн ведь ушел. Навсегда. Он стал взрослым и знаменитым и поехал в Англию. Он встретится с Элси. И даже если и он, и Элси вернутся в Ландскрону, все равно ничего уже не будет так, как прежде. Он никогда больше не посидит у нее на коленях. Никогда не заснет, прижавшись к ее груди.

Значит, предстоит оставшаяся жизнь. Собственная. Инес не собирается тратить ее впустую. И не собирается позволять другим тратить ее жизнь. И существует единственная вещь на свете, о которой она мечтает, не считая невозможного — повернуть время вспять и вечно жить рядом с маленьким Бьёрном.

Есть взрослые люди, которые учатся в Лундском университете. Это она знает, пусть Биргер и ухмылялся, рассказывая об одном бывшем докере, который вдруг появился в гимназии со степенью бакалавра по химии и физике и пачкой студенческих кредитов, — это в сорок три-то года! — но Инес плевать на все ухмылки. Главное, в принципе такое возможно. Люди ведь так делают. А она почему не может? На мгновение перед глазами опять возникла картинка: она — доцент в трехкомнатной квартире в Лунде, — но Инес устояла перед искушением нырнуть в прежнюю фантазию. Так все равно не будет. Иначе, тысячами разных вариантов, но не так…

Придется мотаться туда-сюда на электричке. Понятно. Она могла бы ездить на лекции и семинары в Лунд несколько дней в неделю, а в остальное время сидеть дома и заниматься. Можно было бы устроиться в комнатке Элси наверху, на чердаке, эта комнатушка годами пустует, Инес только заходит туда время от времени вытереть пыль и пропылесосить. Можно вообще обставить ее заново. Выкинуть старую кровать и туалетный столик и купить бюро, настоящее, красивое бюро и датскую лампу с белым гофрированным абажуром…

Инес остановилась и закрыла глаза. Что она себе вообразила? Откуда она возьмет деньги на это бюро? Или на датскую лампу? Счет в банке — на имя Биргера, и самая мысль — что он снимет деньги, чтобы Инес купила себе бюро и лампу, — полнейшая нелепость. Он в жизни не снял ни эре с этого счета, наоборот, трясся над чековой книжкой, как дракон над своими сокровищами. Каждый месяц она вручала ему сотенную, которую он засовывал в бумажник рядом со своими сотенными, потом застегивал пальто и шел в банк класть их на счет. Странно, что сотенная, покинув бумажник Инес, тотчас переставала ей принадлежать. А принадлежала Биргеру. И от одной мысли попросить у него что-то или потребовать Инес делалось физически нехорошо. Она так и видела, как он поджимает губы, как он…

Презираю его, подумала она и открыла глаза. Я — женщина, которая на самом деле презирает своего мужа.

Она сама удивилась этому. И ощутила некоторую вину.

Он сидел в гостиной, но тут же встал, услышав, что она вернулась, и вышел в холл, встал в дверях в гардеробную и смотрел, как она снимает сапоги. Руки в карманах брюк. Очки для чтения на кончике носа. В лице некая скорбь.

— Привет, — сказал он, помолчав.

Отведя взгляд, она смотрела на полку для обуви, ища свои домашние туфли. Она всегда ходила дома в туфлях. Считала дурным тоном — ходить по дому без обуви. В одних носках, как Биргер.

— Привет.

— Где ты была?

Ей по-прежнему не хотелось на него смотреть, и она уставилась в зеркало. На свое бледное лицо. Некрасивое лицо. Нелюбящее лицо предательницы.

— Гуляла.

Он ответил не сразу, постоял, покачиваясь, и попытался улыбнуться:

— Я уж в полицию на рацию звонить собрался.

Она коротко глянула на него, протискиваясь мимо, и устремилась на кухню, не отвечая. Он пошел следом.

— Чтобы объявить тебя в розыск.

Ворвавшись в кухню, она схватила фартук и завязала, только тут почувствовав, как закоченели пальцы. Как она промерзла до костей. Теперь Биргер стоял в дверях кухни. Руки из карманов он вынул, теперь они висели вдоль туловища. Неуклюже. Он нахмурился:

— Что-то случилось?

Она отвернулась и открыла морозильник. Нарочно переспросила:

— Что?

Он кашлянул:

— Что-то случилось?

Она рылась в морозильнике. Ну и конечно, там обнаружились куски замороженной курицы для жарки. Вот ее на ужин и разморозим. Она плотно сжала губы — не отвечать! — прежде чем повернуться и посмотреть на него. Мой муж, подумала она. Эта фигура на самом деле мой муж.

— А где Сюсанна?

Он по-прежнему стоял в дверях, по-прежнему свесив руки вдоль тела, пока наконец не выпрямился, встретив ее взгляд, и не сунул их в карманы.

— Ушла куда-то. С Ингалиль.

Инес отвела от него взгляд, вскрыла упаковку из вощеной бумаги и высыпала ее содержимое на сковородку.

— Ага.

Накрывать на стол было рано, но ей пришлось открыть шкафчик и достать оттуда пару тарелок. Все, что угодно, лишь бы не смотреть на него.

Но когда она обернулась, Биргера в дверях уже не было.

Развод. Само слово было неприятное. Противное, как нестираное белье. Она никогда раньше об этом не думала. В этой кухне. И применительно к себе самой. Как о чем-то, что может коснуться ее и Биргера.

Но теперь, ставя кастрюлю с водой на плиту и отмеряя рис, она об этом думала. Примеривалась к самому слову. Пробовала на вкус. Вставляла в разные предложения.

Я хочу развестись.

Я бы хотела получить развод.

Прости меня, пожалуйста, дорогой Биргер, но я хотела бы получить развод.

Нет. Не годится. Она не сможет этого сказать. Это невозможно.

Потом кто-то вошел в дом. Сюсанна вернулась. Было слышно, как она роется в гардеробной, стаскивает сапоги и швыряет на пол, гремит плечиками, вешая куртку, и что-то бормочет, но не здоровается.

Опять недовольна. Как всегда.

Инес отвернулась к плите, помешала в сковороде смерзшиеся куски курицы, потом переключила на минимум и уставилась в стенку. Что будет с Сюсанной, если развестись с Биргером? И спустя мгновение отчетливо увидела, как они с Элси стоят молча и неподвижно, глядя в крохотную комнату, которая отныне станет их, и услышала делано бодрое щебетание Лидии за спиной: «Просто отлично! Тут вам будет просто отлично!»

Нет. Она не сможет развестись, если Сюсанна против. Никогда.

Накрыв на стол, Инес зажгла свечу и замерла с коробком спичек в руке, прежде чем сунуть его в карман фартука и крикнуть:

— Ужин готов!

Нет ответа. В доме было тихо. Очень тихо.

Запах от плиты шел соблазнительный. Тут не могло быть двух мнений. Курица получилась вкусная, но внутри у Инес саднило от ощущения вины за то, что с ужином получилось легко, слишком легко, и от самого этого ощущения разбирала злость. Ну почему она не имеет права на субботний отдых? Как все люди? Она позвала громче:

— Я же сказала — ужин готов!

Этого хватило. Было слышно, как Сюсанна моет руки в туалете и как Биргер складывает газету в гостиной. В голове шевельнулась колкость — надеюсь, он не переутомится, пока притащится на кухню! — но Инес тут же подавила ее, развязала фартук, повесила на место и уселась за стол.

Биргер явился первым. Не взглянув на нее, а устремив взгляд на еду, и потер ладони, как обычно, пробираясь к своему стулу. Инес представила, как она сейчас перегнется через нарядно накрытый стол и зашипит на него. Как кошка. Наверное, он это почувствовал, наверное, поэтому он глянул на нее и тут же опустил глаза. Следом пришла Сюсанна, она не взглянула ни на кого из них, только отвела прядь волос с лица и заправила за ухо.

— Привет, — сказала Инес.

Сюсанна выдвинула свой стул и села.

— Привет, — ответила она отсутствующим тоном.