И вот теперь Элси могла спокойно предаться этим радостям, поскольку сегодня днем списалась на берег и до сих пор не уяснила сама для себя, чем ей заняться в следующий момент. Встать, выйти на перрон и сесть в поезд — на север, доехать до Ньюкасла и оттуда паромом в Швецию — или на юг, в Лондон? А может, наоборот, выйти в город через вот эту стеклянную дверь и поискать гостиницу, где-нибудь поблизости? Она не знала. Но считала, что занятно поглядеть, что же она выберет. Она решила тщательно проследить за процессом принятия решения, посмотреть, чем именно оно принимается — ногами, желудком или какой-нибудь неведомой маленькой железой, запрятанной глубоко в мозгу.

С другой стороны, она не знала, ноги ли, желудок или эта самая неизвестная железа заставили ее сегодня списаться на берег. Не далее как неделю назад Элси полагала, что после нескольких дней в Ливерпуле она вернется через Атлантику на теплоходе «Нордик Стар». Она списалась бы на берег где-нибудь в Канаде, забрала бы зарплату больше чем за год, а потом с туго набитым кошельком поехала бы поездом на юг — в Нью-Йорк. Ей так хотелось в Нью-Йорк! Однако чемодан она достала уже три дня назад, а когда покидала каюту, заступая на последнюю свою вахту, тот был уже полностью сложен. Капитан оказался недоволен. Мало того. Он ругался так, что у нее волосы в буквальном смысле шевелились и щекотали уши.

— Но почему? — спрашивал боцман, когда они курили, стоя на палубе, пока судно заходило в коричневые воды реки Мерси. — Я-то думал, ты любишь наше судно.

Элси сделала несчастное лицо. Ответить по существу ей было нечего. Конечно, она любит судно. Этот теплоход вообще один из лучших, на котором ей приходилось ходить, но все равно она знала, что изменить решение не сможет.

— Домой хочу, — произнесла она наконец. — Больше года не была в Швеции.

— И что, не можешь еще месяц потерпеть?

Элси раздавила окурок о белый поручень, ветер сдул прочь пепел, но черное пятно осталось. Она машинально натянула рукав кителя на правую ладонь и стерла пятно, потом с недоумением глянула на голубой габардин. Пятно никуда не исчезло. Просто сменило место.

— У меня есть сын, — сказала она.

Боцман поднял брови:

— Правда? И сколько ему?

— Девятнадцать.

— И ты с ним не виделась больше года?

— Вот именно.

Боцман бросил окурок в реку.

— Ага, — сказал он. — Понятно тогда.

Стало тихо. Впереди уже показалась набережная Пир-Хед и башенки, увенчанные птицами. Опознавательный знак Ливерпуля.

— Он живет у моей сестры, — сказала Элси. — Сестры-близнеца. Мы с ней однояйцевые. Полные копии.

Боцман пожал плечами. Его это не касается.

Но на самом деле Элси понятия не имела ни о том, отправится ли она через несколько дней в Швецию, ни даже заночует ли в Ливерпуле. Может быть. А может, и нет. Вообще-то она думала подождать до весны, потому что в мае у Бьёрна выпускные экзамены, и тогда, конечно, хотелось быть с ним. При условии, что экзамены состоятся. А состоятся они, в свою очередь, при условии, что он по-прежнему ходит в гимназию и наконец сделал хоть что-то ради приличных оценок. Этого она не знала. Уже много месяцев они не говорили друг с другом, да и последний-то раз общались по трескучей рации, так что оба с трудом могли разобрать отдельные слова. Элси прокричала что-то про туман и лед и наступающую зиму, хотя за иллюминатором радиорубки блестело по-летнему голубое море Лабрадор. Бьёрн рассказывал, что поет в какой-то новой группе, что у группы куча концертов и скоро выйдет диск, но Элси не расслышала, что он сказал в ответ на ее вопрос про отметки и подработку в летние каникулы. Потом трубку схватила Инес и выкрикнула, что у них все в порядке, и у нее, и у Биргера с Сюсанной, вот только у Лидии заскоки появились. Не то чтобы совсем стала плоха, но все-таки хорошо бы Элси не очень тянула с возвращением. А то Лидия ее не узнает.

В тот раз Элси не могла решить, верить или нет. Лидия не такая старая, еще даже на пенсию не вышла, и еще год назад была как стеклышко. Но ведь Инес, несмотря ни на что, сестра и близнец Элси, и кроме того, когда-то была ее лучшим другом, человеком, которого она вроде бы знала и понимала лучше всех на свете. Неужели Инес правда может насочинить такое про их родную мать, только чтобы Элси встревожилась?

Последним глотком Элси опорожнила чашку с кофе и усмехнулась про себя. А разве нет? Инес может выдумать что угодно, чтобы сделать ей чуточку больно. Это Элси знала, потому что сама много лет разбрасывалась намеками и полуправдами, чтобы поддразнить сестру и вызвать у нее зависть. Как тогда, когда они мыли посуду после дня рождения Лидии пару лет назад. Элси наклонилась над столом у раковины, вытирая бокалы, и, понизив голос, доверительно сообщила Инес, что кожа у негров, оказывается, прохладная, как шелк, ну, на ощупь, в смысле, — и вообще все, что про них рассказывают — опустим подробности, но Инес ведь понимает, — на самом деле чистая правда. Инес, шея которой пошла красными пятнами, старательно не смотрела на сестру.

— Ты с ума сошла, — сказала она, пристально глядя в раковину с посудой.

Элси рассмеялась и подняла бокал против лампы, разглядывая его из-под полуопущенных век.

— Уж поверь. Я знаю, о чем говорю.

— Как его звали?

Элси порылась в памяти в поиске подходящего имени.

— Эйб, — сказала она наконец.

Эйб? Откуда? Единственный Эйб, которого она знала, был морщинистый шотландец, несколько лет назад оказавшийся с ней вместе на борту. С тех пор она не подумала о нем ни разу. Не имела к тому оснований. У них не было практически ничего общего, и он вряд ли являл собой достойный объект эротических фантазий. Но Инес повелась. Она всегда велась, когда Элси ее искушала.

— Где это ты его нашла?

— В Новом Орлеане.

— В южных штатах? А вы хоть вместе-то могли показаться, на Юге?

Элси улыбнулась и убрала в шкафчик последний бокал, потом принялась складывать полотенце. У Инес, разумеется, были отдельные полотенца для стекла и остальной посуды. Плюс еще одно, которое лежало, жестко накрахмаленное и наглаженное, на обеденном столе в ожидании вилок, ложек и ножей. Ясно. Маленькая фрёкен Благоразумие выросла в большую фру Хозяйственность.

— А мы нигде и не показывались, — сказала она и потянулась за другим полотенцем — для прочей посуды. — Мы же были с ним вместе на одном судне.

— Ты с ума сошла, — повторила Инес.

С детства Элси и Инес закутывались в фантазии друг друга, заворачивались в них и туда врастали, так что, возвращаясь мыслями в детство, они вспоминали именно фантазии. Фантазии и свет. Казалось, словно все детство они провели, зарывшись под свои одеяла в комнате с коричневыми обоями, называвшейся детской, словно они годами лежали под красными ватными одеялами с белыми пододеяльниками, заключенные в мутно-желтый свет тяжелой латунной лампы с пергаментным абажуром, которая стояла на письменном столе между двумя кроватями. Мира не существовало, они не слышали ни трамваев, скрежещущих по рельсам снаружи, ни шепота радио в гостиной, ни бормотания матери, ни кашля отца.

— А давай, как будто у нас у каждой есть собственная птица, — сказала Элси. — И мы как будто полетели на них…

— Чур только не гуси, — сказала Инес. — Лебеди. У каждой как будто свой лебедь.

— И мы полетели высоко-высоко…

— Через огромный лес, совершенно черный лес…

— Хотя на земле лежал белый снег.

— И горы вдали. Черные горы с белыми вершинами.

— А на вершине самой высокой горы как будто стоит замок. Хрустальный.

Потом они лежали молча, Инес на спине, а Элси на животе, и смотрели, как лебеди кружат над замком. Там внутри виднелись какие-то смутные фигуры. Сквозь толстый хрусталь не разглядеть ни как они выглядят, ни чем занимаются, но по ссутуленным спинам и медленным движениям можно было понять, что они грустят.

— Королева плачет, — сказала Инес. — Но не хочет, чтобы кто-нибудь это увидел.