Она успела взбежать на три ступеньки, пока снимала перчатки, потом подняла руку, чтобы позвонить, но остановилась. С какой стати ей звонить в дверь? Пару недель назад она входила и выходила, когда хотела. Рука опустилась и легла на дверную ручку, тяжелую черную дверную ручку с мягкими очертаниями, всегда привлекавшими Элси чем-то таким, что невозможно сформулировать для себя и рассказать другим. Нажав, она открыла дверь. Дверь распахнулась, и Элси уже собиралась крикнуть бодрое «Привет!», но так и застыла на месте, открыв рот. Слушая.

Он пел. Бьёрн стоял на кухне и пел. И пел он псалом.

— Привет! — все-таки крикнула она и подумала, что прозвучало это вполне обычно и бодро, но постояла в гардеробной чуть дольше, чем необходимо. Теперь в доме было совершенно тихо, никакого движения не доносилось с кухни. Мелькнула картинка: Бьёрн опустился на пол, он лежит там теперь, испуская последний вздох. Она выпрямилась — какая невероятная глупость! — и отогнала картинку прочь, торопливо проведя рукой по волосам. Велела себе двигаться легко и плавно, словно чтобы убедить самое себя, что она совершенно спокойна, а затем сделала шаг в холл. Бьёрн вышел из кухни в то же самое мгновение, глубоко засунув руки в карманы бордового халата и ошарашенно моргая:

— Ты?

Элси поправила сумку на плече и попыталась улыбнуться:

— Ага.

Стало тихо на мгновение, достаточно долгое, чтобы Элси успела расслышать незаданный вопрос. Что ты тут делаешь? Бьёрн первым справился с растерянностью, что-то блеснуло в его глазах, но тут же спряталось, он запахнул халат, завязал пояс и улыбнулся с некой учтивой любезностью. Точно она чужой человек.

— Хочешь кофе?

Элси кивнула, но молча. Бьёрн снова сунул руки в карманы и пошел на кухню. Элси тихо скользнула следом. Моих шагов не слышно, подумала она. Надо было, наверное, взять с собой туфли, туфли на крепких каблуках, чтобы не красться в одних чулках…

Нарядная кухня Инес, как всегда, сияла чистотой, хотя в раковине стояла немытая посуда от завтрака. Герани выстроились в ряд на подоконнике, оловянное блюдо с красными яблоками красовалось на обеденном столе поверх наглаженной льняной дорожки, служившей скатертью. А на магнитной доске для записок висела, как обычно, гастрольная программа Бьёрна рядом с расписанием Сюсанны и старой открыткой, которую она сама когда-то прислала с Ямайки. Элси кашлянула.

— Я просто зашла попрощаться, — сказала она.

Бьёрн не обернулся. Он был целиком поглощен тем, что наливал в кастрюлю воду для кофе.

— Опять уйдешь в море?

Голос его звучал как всегда и все-таки чуть иначе. Что-то в нем появилось новое, но Элси не могла определить, что именно. Отодвинув стул от стола, она села.

— Нет. Пока нет. Но ты же уезжаешь на гастроли.

Он поставил кастрюлю на плиту, по-прежнему стоя спиной к Элси.

— Да-да. Но это только три дня.

— Но ты ведь потом сюда не вернешься?

— Нет, конечно. На той неделе мы несколько раз играем в Стокгольме. А потом начинаем репетировать для следующего диска. Булочку хочешь?

— Нет, спасибо.

Снова стало тихо. Элси наклонилась над сумкой и подковырнула тонкую полоску кожи, наверное, она когда-то намокла, поэтому теперь покоробилась и задралась. Элси туго скрутила ее в другую сторону, пытаясь расправить. Бьёрн вдруг захлопнул шкафчик с такой силой, что она подняла глаза, по-прежнему не отпуская кожаную полоску.

— У тебя все хорошо?

Где-то снаружи каркнула ворона, но в остальном было тихо. Бьёрн не ответил, хотя не мог не услышать. Он стоял к ней спиной и варил кофе. Элси повторила вопрос, но более испуганным тоном:

— Как ты? У тебя все хорошо?

Он повернулся, и несколько секунд они смотрели друг другу прямо в глаза. У Бьёрна глаза были темные и блестящие, кожа гладкая и белая, как слоновая кость, длинные сверкающие волосы, подстриженные «под пажа» — до самого ворота халата. Какой же он красавец, вдруг подумала Элси. Неужели и Йорген был такой же красивый? И немедленно сморгнула, прогоняя эту мысль.

— Спасибо, — сказал он. — Все замечательно.

Новые нотки в его голосе сделались отчетливее. Он опять повернулся спиной, взял кофейную чашку, а потом поставил перед ней так решительно, что блюдце задребезжало. Элси сидела неподвижно и ждала, что он принесет чашку и себе, но он этого не сделал, только принес кофейник и налил ей кофе, спросив:

— Молока?

Она покачала головой. Бьёрн постоял рядом с кофейником в руках, потом отвернулся и поставил его обратно на плиту. Прислонился к мойке и скрестил руки на груди. Он смотрел на Элси, сузив глаза, а потом вдруг спросил, вздернув подбородок:

— Ты что-то хотела?

Теперь она расслышала то новое, что появилось в его голосе. Холод. Отстраненность. Недоверие. Элси опустила глаза. Когда голос к ней наконец вернулся, то прозвучал почти жалобно:

— А ты сам кофе, что ли, не выпьешь?

Он шевельнулся — чуть расставил ноги, чтобы стоять устойчивее. Ничто его не опрокинет. Это было видно. Ничто не заставит упасть.

— Нет.

Нечего больше рассчитывать на какое бы то ни было родство или душевную близость, для них не осталось места, не осталось больше надежды, что он посочувствует, увидев, как она нервничает, или утешит, если не по какой-то иной причине, то хотя бы потому, что больше ее утешить некому. Он обозначил свою позицию яснее, чем когда-либо раньше. Элси взяла чашку и сделала глоток, провела указательным пальцем по краю туго накрахмаленной дорожки, потом снова взяла чашку и сделала еще глоток. Бьёрн, не сводивший с нее взгляда, повторил:

— Ты что-то хотела?

В его голосе что-то дрогнуло. От нетерпения. Или гнева. Элси чуть наклонила голову, чтобы избежать его взгляда, и опустила глаза на свою правую руку, лежащую на столе.

— Да. Вообще-то. Я подумала, что, может, ты…

На пару секунд сделалось тихо.

— Что я — что?

Элси не поднимала глаз. А все продолжала наблюдать за своей правой рукой, как та шевельнулась и чуть погладила тыльную сторону левой. Кто принял это решение? Не я, думала она. Это рука сама, она решила утешить…

— Прости — что ты подумала?

Элси на секунду закрыла глаза. Так не пойдет. Надо сосредоточиться. Потом подняла голову и встретила взгляд Бьёрна.

— Да, подумала, что ты, наверное, хотел бы знать несколько больше об обстоятельствах, связанных с твоим рождением.

Тоже формулировочка! Глупость! Ее взгляд ускользнул прочь, но лишь на миг, потом она заставила себя опять посмотреть Бьёрну в глаза. Он сделал едва заметное движение, словно отшатываясь, но остался стоять где стоял, расставив ноги и скрестил руки на груди. Элси снова сделала вдох:

— И кем был твой отец. И все такое.

Он чуть сильнее прижался к мойке.

— А с какой стати мне этого хотеть?

Его голос звучал теперь совсем по-другому. Откровенно враждебно.

— Все дети хотят…

Он перебил:

— Я не ребенок.

— Но ты ведь мой ребенок. По-прежнему.

— Неужели?

Элси вдохнула:

— Ну это же ясно. Сколько бы тебе ни было лет, ты все равно будешь…

Бьёрн выпрямил и без того прямую спину. Глаза его блеснули.

— Я никогда не был твоим сыном.

Голос больше не звенел словно лед, он зазвучал выше, почти срываясь. Элси продолжала смотреть на Бьёрна, чувствуя, как знакомый холодок пробегает по спине. Весы склоняются в ее пользу. Ты становишься слабее, думала она. А я делаюсь сильнее. Да. Вот оно. Теперь, в этот самый миг, я сильная.

— Ты всегда был моим ребенком.

— Как-то никогда не замечал.

Вот и все. Сила оказалась враньем, самообманом, иллюзией, Элси поняла это в тот же миг, как сила оставила ее. И Бьёрн понял, это было видно, он всосал в себя ее силу и скрестил руки еще крепче. И глаза его уже не блестели.

— Я вырос у Инес и Биргера. Они заботились обо мне. Были мне родителями. Они — мои родители. И этого достаточно.

Элси прижала сумочку к животу.