Пытаясь осмыслить все, о чем он говорил, я по-прежнему не могла поднять глаз.

— Они предлагают мне неплохие условия в обмен на мои акции, — добавил он, — что в свое время будет приносить вам с Ами доход, достаточный для более чем безбедного существования после моей смерти.

— Но мы обе надеемся, отец, что у тебя еще много лет впереди.

— Не утруждай себя, Этель, пытаясь польстить старому человеку, который знает, что смерть не за горами. Я, может быть, и старик, но в маразм еще не впал.

— Отец, — опять запротестовала я, но он целиком сосредоточился на посасывании своей трубки и не обратил на меня никакого внимания. Поэтому я прибегла к другой хитрости.

— Значит ли это, что Найджел не получит ничего?

— Найджел получит ровно столько, сколько я сочту необходимым и уместным в данных обстоятельствах.

— Я не вполне понимаю, отец.

— Тогда я объясню. Я оставил ему пять тысяч фунтов, которыми после моей смерти он волен распорядиться по собственному усмотрению. — Он помолчал, как бы раздумывая, следует ли ему добавить к этому что-нибудь еще. — Я по меньшей мере избавил вас от одной неловкости, — наконец заявил он. — Хотя после моей смерти Дэниел Трумпер и унаследует мое поместье, он узнает об этом только в момент своего тридцатилетия, а к этому времени вам уже перевалит за семьдесят и не так трудно будет смириться с моим решением.

«Еще двенадцать лет», — подумала я, чувствуя, как слеза катится по щеке.

— Не утруждай себя слезами, Этель, или истерикой и даже разумными доводами на этот счет. — Он выпустил длинную струю дыма. — Я уже определился, и, что бы ты ни говорила и ни делала, я не изменю своего решения.

Теперь он пыхтел своей трубкой, как курьерский поезд. Я вынула из сумочки платок, стараясь таким образом выиграть немного времени на обдумывание ситуации.

— На случай, если вам когда-нибудь взбредет в голову попытаться аннулировать завещание под видом моего умопомешательства, — я в ужасе подняла глаза, — на что вы вполне способны, я позаботился о том, чтобы составленное мистером Баверстоком завещание было засвидетельствовано отставным судьей, членом кабинета министров и, что более существенно, врачом из Шеффилда, специализирующимся в области умственных расстройств.

Я готова была возмутиться опять, по раздался приглушенный стук в дверь, и в комнату вошла Ами.

— Извини, ради Бога, что прерываю тебя, папа, но я хочу спросить, подавать ли мне чай в гостиную или вы предпочтете, чтобы я накрыла на стол прямо здесь?

Отец улыбнулся своей старшей дочери.

— Гостиная нас вполне устроит, моя дорогая, — сказал он гораздо более мягким тоном, чем в разговоре со мной. Тяжело поднявшись из-за стола, он выбил пепел из трубки в стоявшую рядом пепельницу и, не сказав больше ни слова, вышел вслед за сестрой из комнаты.

За чаем я почти не участвовала в беседе, так как пыталась оценить последствия того, что услышала от отца. Ами же, напротив, беззаботно трещала о том, как скажется недостаток дождей на петуньях на клумбе под окнами комнаты отца. «Они весь день не видят солнца», — поведала она нам обеспокоенным тоном, в то время как ее кот запрыгнул на диван и устроился у нее на коленях. Старый полосатик, чью кличку я никогда не помнила, всегда действовал мне на нервы, но я молча терпела его, ибо знала, что после отца Ами никого так не любила, как его. Ами тут же принялась гладить животное, не замечая, очевидно, напряжения, возникшего после разговора в кабинете.

В тот вечер я рано легла в постель и всю бессонную ночь пыталась решить, что мне делать. Признаюсь, что я не ждала ничего существенного от завещания ни для себя, ни для Ами, поскольку обеим из нас было под шестьдесят и мы не испытывали особой нужды в дополнительных доходах. Однако я всегда полагала, что дом и поместье перейдут по наследству ко мне, в то время как компания достанется Гаю, а после его смерти — Найджелу. К утру я вынуждена была признать, что, если завещание составлено мистером Баверстоком, давним адвокатом и другом отца, то и сам Ф. Е. Смит вряд ли сможет найти в нем хоть одну зацепку, а я тем более ничего не могла поделать с его решением. Мне стало ясно, что обеспечить Найджелу его наследство можно только с помощью самого Дэниела Трумпера.

В конце концов, мой отец не будет жить вечно.

Мы сидели в одиночестве, скрытые от посторонних глаз в темном углу комнаты. Он начал поочередно щелкать суставами пальцев правой руки.

— Где она находится в данный момент? — спросила я человека, которому уплатила тысячи фунтов с момента нашей первой встречи, состоявшейся почти двадцать лет назад. Но он по-прежнему приходил на наши еженедельные встречи в «Святой Агнессе» все в том же коричневом пиджаке с блестящим желтым галстуком, хотя и приобрел в последнее время пару новых рубах. Поставив свой стакан с виски, он достал из-под стула коричневый пакет и отдал его мне.

— Сколько вам пришлось заплатить, чтобы выкупить ее?

— Пятьдесят фунтов.

— Я же говорила вам, чтобы вы не давали ему больше двадцати фунтов без предварительной консультации со мной.

— Я знаю, но там как раз крутился какой-то делец из Уэст-энда, и я просто не мог рисковать.

Я ни на секунду не поверила в то, что это обошлось Харрису в пятьдесят фунтов. Однако я допускала, что он понимает, какое значение отводилось картине в моих планах на будущее.

— Вы хотите, чтобы я передал картину полиции? — спросил он. — Я могу намекнуть им, что она, возможно…

— Конечно же нет, — сказала я, не раздумывая. — Полиция слишком щепетильна в таких вопросах. К тому же то, что я уготовила Трумперу в своих планах, будет гораздо унизительнее, чем просто допрос в тиши Скотланд-Ярда.

Харрис откинулся на спинку кожаного кресла и принялся щелкать суставами на левой руке.

— Что еще вы можете доложить?

— Дэниел Трумпер зачислен в колледж Тринити. Его можно найти в новом корпусе, подъезд «Б», комната 7.

— Все это уже было в вашем прошлом докладе.

Мы помолчали, пока пожилой постоялец выбирал себе журнал на соседнем столике.

— Он также стал довольно часто встречаться с девицей по имени Марджори Карпентер. Она студентка третьего курса математического колледжа в Джиртоне.

— Неужели? Ну что ж, если дело примет серьезный оборот, сразу же дайте мне знать и начинайте собирать на нее досье. — Я посмотрела вокруг, чтобы убедиться, что никто нас не подслушивает. Щелканье началось опять, и когда я перевела взгляд на Харриса, то увидела, что он в упор смотрит на меня.

— Вас что-нибудь беспокоит? — спросила я, наливая еще одну чашку чая.

— Ну, если быть честным с вами, то есть одна штука, миссис Трентам. Я подумал, что пора мне уже попросить у вас очередную прибавку к моей почасовой оплате. Ведь мне приходится хранить так много секретов… — на какой-то момент уверенность покинула его —…секретов, которые могут…

— Которые могут что?

— Оказаться бесценными для другой одинаково заинтересованной стороны.

— Вы что, угрожаете мне, мистер Харрис?

— Конечно, нет, миссис Трентам, это просто…

— Зарубите себе на носу, мистер Харрис. Если вы когда-нибудь расскажете кому бы то ни было о том, что должно быть известно только нам двоим, то вам придется беспокоиться не о своей почасовой оплате, а о продолжительности вашего пребывания в тюрьме. Потому что я тоже вела на вас досье, которое теперь может весьма заинтересовать некоторых из ваших бывших коллег. И не последнюю роль в этом сыграет сдача в ломбард ворованной картины и уничтожение армейской шинели после того, как было совершено преступление. Вам ясно?

Харрис молча вставлял суставы пальцев на свои места.

Через несколько недель после объявления войны я узнала, что Дэниел избежал отправки на фронт. Не вызывало сомнений, что службу он будет проходить за канцелярским столом в Блетчли-парк и вряд ли изведает, что такое смерть, если, конечно, бомба не свалится прямо ему на голову.