За неделю до возвращения в Кембридж, проходя по Бьюфорт-стрит к Малому Болтонзу, я увидел старого ветерана в синей сержантской форме, пытавшегося перейти через улицу.

— Разрешите мне помочь вам, — предложил я.

— Спасибо вам, сэр. — Он поднял на меня взгляд своих грустных глаз.

— И где вы служили? — спросил я мимоходом.

— Собственный принца Уэльского полк, — ответил он. — А вы?

— Королевский фузилерный. — Мы вместе переходили дорогу. — Знаете кого-нибудь из него?

— Из фузилеров-то, — сказал он. — Да, конечно. Банджера Смита, например, служившего еще во время первой мировой, и Сэмми Томкинза, призванного позднее, году в двадцать втором или в двадцать третьем, если мне не изменяет память, а затем списанного по здоровью после Тобрука.

— Банджер Смит?

— Да, — ответил ветеран, когда мы оказались на противоположной стороне улицы. — Кремень-парень, — сдавленно хохотнул он, — он все еще выступает раз в неделю в вашем полковом музее со своими воспоминаниями, если только им можно верить.

На следующий день я первым оказался в маленьком полковом музее, разместившемся в лондонском Тауэре, но только для того, чтобы услышать от смотрителя, что Банджер Смит приходит лишь по четвергам, и то не всегда. Я оглядел зал, в котором находились полковые реликвии, потрепанные знамена с боевыми наградами, витрины с формами одежды, устаревшие образцы оружия и амуниции прошлой эпохи и огромные карты, покрытые различными цветными флажками, рассказывающими, как, где и когда были добыты эти награды.

Поскольку смотритель был старше меня всего на несколько лет, я не стал беспокоить его вопросами о первой мировой войне.

Вернувшись в следующий четверг, я обнаружил в углу музея старого солдата, который сидел с озабоченным видом.

— Банджер Смит?

Старикан был не выше пяти футов ростом и даже не попытался подняться со своего стула, а лишь нехотя поднял на меня глаза.

— Что из того?

Я достал десятишиллинговую банкноту из внутреннего кармана.

Он посмотрел вопросительно сначала на банкноту, а затем на меня.

— Что вы ищете?

— Вы, случайно, не помните капитана Гая Трентама? — спросил я.

— Вы из полиции?

— Нет, я адвокат, занимающийся его имуществом.

— Бьюсь об заклад, что капитан Трентам ничего никому не оставил.

— Служебный долг не позволяет мне говорить на эту тему, — сказал я. — Но, я полагаю, вам не известно, что случилось с ним после его ухода из полка? Видите ли, в полковых записках нет даже упоминания о нем после 1922 года.

— И не должно быть. Когда он уходил, полковой оркестр не исполнял прощальный марш на плацу. Я считаю, что этот подлец заслуживал принародной порки.

— Почему?

— Вы не услышите от меня ни слова. — Он потрогал свой нос и добавил: — Это полковой секрет.

— А вы не знаете, куда он отправился после службы в Индии?

— Это обойдется вам больше, чем в десять шиллингов, — усмехнулся старый солдат.

— Что вы имеете в виду?

— Уполз в Австралию, там и умер, а тело затем привезла мать. И слава Богу, могу только сказать. Будь моя воля, я бы давно убрал его фотографию со стены.

— Его фотографию?

— Да, среди награжденных Военным крестом, рядом с теми, кто удостоен ордена «За отличную службу», в левом верхнем углу. — Он вяло махнул рукой в направлении стенда.

Я медленно шел в указанном направлении, мимо семерых обладателей «Креста Виктории», нескольких кавалеров ордена «За отличную службу», приближаясь к награжденным Военным крестом. Они располагались в хронологическом порядке: 1914 — трое, 1915 — тринадцать, 1916 — десять, 1917 — одиннадцать, 1918 — семнадцать человек. Капитан Гай Трентам, как гласил текст под фотографией, был награжден Военным крестом за второе Марнское сражение 18 июля 1918 года.

Я смотрел на фотографию молодого офицера в форме капитана и чувствовал, что мне придется совершить путешествие в Австралию.

— Когда ты думаешь отправиться?

— Во время больших каникул.

— У тебя достаточно денег для такого путешествия?

— Я мало что потратил из тех пяти сотен фунтов, которые ты дал мне после окончания университета, единственной крупной тратой стала покупка автомобиля, на который ушло сто восемьдесят фунтов, если я правильно помню. Ведь от холостяка, проживающего в университетском общежитии, вряд ли требуются большие расходы, — Дэниел поднял взгляд на мать, входившую в гостиную.

— Дэниел думает отправиться в Америку этим летом.

— Как интересно. — Бекки пристраивала букет цветов на боковом столике, рядом с Ремингтоном. — Тогда ты должен постараться нанести визит Филдам в Чикаго и Блуминдалям в Нью-Йорке и, если останется время, ты можешь также…

— На самом деле, — сообщил Дэниел, опираясь на каминную доску, — я собирался встретиться с Уотерстоуном в Принстоне и Стинстедом в Беркли.

— Я знаю их? — Бекки нахмурилась и оторвала взгляд от букета цветов.

— Не думаю, мама. Они оба университетские профессора, преподающие математику.

Чарли рассмеялся.

— Ну, смотри, чтобы писал нам регулярно, — сказала мать. — Я всегда должна знать, где ты и чем занимаешься.

— Конечно, мама, — ответил Дэниел, стараясь сдержать раздражение. — Если ты обещаешь помнить, что мне уже двадцать шесть лет.

Бекки посмотрела на него с улыбкой.

— Неужели, мой дорогой?

Возвращаясь тем вечером в Кембридж, Дэниел пытался сообразить, как он будет сообщать о себе из Америки, находясь на самом деле в Австралии. Мысль о том, что придется обманывать мать, была ему неприятна, но правда, связанная с капитаном Трентамом, причинила бы ей еще больше боли.

Положение еще усложнилось, когда Чарли прислал ему билет для проезда в каюте первого класса до Нью-Йорка на «Королеве Марии», отправлявшейся как раз в тот день, который он упомянул в разговоре с отцом. Он стоил сто три фунта и имел открытую дату возвращения.

После некоторых сомнений Дэниел решил, как ему поступить. Он подумал, что, если он отправится на «Королеве Марии» через неделю после окончания семестра, а затем на поездах «Твентис сенчури» и «Супер чиф» через все Штаты доберется до Сан-Франциско, то сможет успеть на пароход «Аоранджи» до Сиднея, имея еще один день в запасе. Это даст ему возможность, пробыв четыре недели в Австралии и проделав такое же путешествие назад в Америку, вернуться в Саутгемптон за несколько дней до начала осеннего семестра.

Как всегда, принимаясь за какое-либо дело, Дэниел посвятил долгие часы подготовке к нему. Он провел три дня в австралийском информационном центре и старался регулярно оказываться рядом с доктором Маркусом Уинтерзом, профессором из Аделаиды, когда тот обедал в кругу профессорско-преподавательского состава Тринити. И несмотря на озадаченность первого секретаря и библиотекаря Австралийского дома некоторыми его вопросами и непонимание доктором Уинтерзом мотивов молодого математика, к концу семестра Дэниел был уверен, что располагает достаточными сведениями, чтобы не тратить впустую время, когда окажется в Австралии. Однако он понимал, что вся его затея может превратиться в лотерею, если на первый вопрос, который он задаст, последует ответ: «Выяснить это невозможно».

Через четыре дня после того, как разъехались студенты, Дэниел завершил написание отчетов по методической работе и был готов отправиться в путь. На следующее утро в университет приехала мать, чтобы отвезти его в Саутгемптон. По пути к южному побережью он узнал, что Чарли обратился недавно в совет Лондонского графства за разрешением на эскизное проектирование строительства на Челси-террас большого универсального магазина.

— А как же пострадавший от бомбежки многоквартирный дом?

— Совет потребовал от владельцев представить в трехмесячный срок заявление о восстановлении строения, в противном случае будет издано постановление о его принудительной продаже.

— Жаль, что мы не можем купить его сами, — сказал Дэниел в надежде вытянуть таким образом из матери нужную информацию, но она никак не отреагировала на его слова, продолжая вести автомобиль по шоссе А30.