Часы некогда принадлежали его отцу.

Фантом рассматривал труп, уложенный на круглом эмалированном столе. Тело наспех раздели и не слишком тщательно обмыли каким-то дезинфицирующим средством. Руки и ноги развели в стороны так, как он и требовал, — в виде Витрувианского человека со знаменитого рисунка Леонардо да Винчи. Фантом приблизился к столу с некоторой опаской, как будто боялся, что Джек, так хорошо ему знакомый Джек, вдруг сядет на столе и что-то скажет, может быть, потребует опять рассказывать давно заученный урок.

— Это и впрямь ты, Джек, — тихо проговорил Фантом, обошел тело и встал прямо над ним, около головы. — Что ж ты так себя запустил? Плохо видел, говорят, в последнее время? — Немного помолчал, как будто труп и вправду мог ответить знакомым одышливым голосом. — Что, хочешь поболтать?

Он взглянул на щетинистый подбородок мертвеца, быстро вытащил опасную бритву и полоснул по горлу, почти отрезав голову от тела. Показалось несколько капель крови.

Больше никаких разговоров быть не могло.

Фантом отложил бритву в сторону. Саквояж с инструментами стоял на приставном столике; яркая масляная лампа, подвешенная на крюк, ясно, будто луна, светила на бледную, мертвую плоть. На предплечьях, на тыльной стороне ладоней, по всему обрюзгшему туловищу трупа виднелись следы ожогов. Кожа потемнела и задубела, словно корочка на пережаренном ягненке.

— Ай-ай-ай! — Фантом поцокал языком. — Нельзя играть с огнем! Джек, мой старый друг, я скоро, обещаю… Только посмотрю по-быстрому, ты этого заслуживаешь. Вообще-то, видишь ли, мне только сердце требуется, но надо же убедиться… Хотя ты-то ничего и не видишь! — Он хмыкнул и чуть закашлялся.

Затем при помощи хирургического скальпеля проделал надрез в виде буквы «У» от плеч вниз, к лобку. Вскоре обнажились ребра; труп теперь напоминал нечто из мясной палатки с рынка. Фантом посмотрел на унылое, расплывшееся лицо, на застывшие зрачки.

— Чего уж теперь глаза закрывать, правда, Джек? — заметил он.

Наконец он вырезал у Джека сердце и взвесил на мясницких весах.

— Вот сколько весит человеческое сердце — тринадцать унций, — сообщил он. — Тяжеленькое… и тяжесть на сердце ты прямо-таки заслуживаешь, после того что ты сделал со мной, то есть, прости, попытался сделать со мной, с нами!

Фантом приподнял скользкое сердце и отложил на край оцинкованного стола.

Потом как смог зашил разрезы после вскрытия — стежки получились неаккуратные, но и так сгодится. Он поправил тело на столе и вдруг с внезапным, не свойственным ему порывом сочувствия или, быть может, какого-то нежданного сострадания закрыл бледные, застывшие глаза Джека, аккуратно опустив ему веки пальцами.

Фантом вышел в мрачный, длинный, облицованный кафелем коридор. Под масляной лампой, свисающей с потолка, стоял на страже вооруженный оборванец. Пустые больничные носилки на колесиках притулились у стены, накрытые окровавленной холстиной. Фантом достал из кармана сложенный лист бумаги и протянул оборванцу.

— Это объявление появится в утреннем выпуске «Лондон меркьюри». Все устроено, оплачено, вот адрес, отнеси. Только одень его, как мы договаривались, а потом иди.

Они вернулись в комнату; оборванец перевалил тело на носилки, выкатил в длинный коридор и покатил куда-то вдаль.

Фантом подошел поближе к свету и долго, пристально рассматривал сердце, так и оставшееся лежать под слепящими лучами масляной лампы.

Вода стекала с кирпичей и хлюпающими лужицами собиралась у ног Калеба. Юноша так долго молчал, что теперь едва мог раскрыть рот.

— Меня убьют, если отыщут, — тихо произнес он.

Никто не ответил.

Нужно было уходить, немедленно. Он сделал несколько шагов вперед и выглянул из-под темного свода на тусклый уличный свет. Никого из оборванцев не было видно. Через дорогу, на той стороне улицы стояли какие-то уличные торговцы. Юноша шагнул обратно в тень, прикрыл глаза и стал ждать. Неподалеку послышались шаги. Беглец застыл на месте и постоял так, зажмурившись. Считал про себя, стараясь попадать в секунды: «Раз, одна тысяча, два одна тысяча…» Слышал когда-то давно, что именно так можно точно отмерить одну секунду. От отца конечно же, от человека очень точного. Снова вспомнился отец, удар в лицо… «Три, одна тысяча, четыре, одна тысяча…» Калеб успокоился, открыл глаза и решительно вышел из-под сырой арки на улицу.

Если судить по наружности, Псалтырь, щипач, был весьма уважаемой персоной. Он служил личным помощником мистера Уильяма Лейтона, эстета, торговца и коллекционера, проживающего в историческом доме на Фурнье-стрит, в Спиталфилдсе. На самом же деле Псалтырь был еще и закоренелым воришкой, обыкновенным карманником. Его волшебные руки с виртуозными пальцами умели ловко вытащить бумажник или кошелек с монетами так, что жертва обнаруживала пропажу слишком поздно. Добрую половину своих восемнадцати лет он прожил на улицах «Парка Прошлого». Впрочем, в душе у него сохранилось, по крайней мере, зернышко сострадания. Также имелись признаки доброго, даже чувствительного сердца, а сверх того — чувство юмора и море обаяния. Он резко отличался от приятелей своей уличной юности — бестрепетных, беспощадных, готовых в любой момент пнуть или ударить, или даже пырнуть ножом; вырастая, такие мальчишки превращались в идеальных новобранцев для армии нищих Фантома. Псалтырь же обладал своеобразной мягкосердечностью, умел замечать тех, кто попал в настоящую беду; умел различать страдания и действовать соответственно. Бывало, он отводил случайных беспризорников и малолетних потеряшек в дом на Фурнье-стрит, где их кормили, давали немного денег и помогали в жизни.

Псалтырь угрожал заряженными револьверами кассирам в банках во время ограблений. Стрелял в оборванцев Фантома высоко на крышах и в лабиринтах подземных туннелей. За ним неоднократно гонялись полицейские и патрульные «Баксоленда». За его поимку назначали награду, он бывал героем плакатов и воззваний, но до сих пор еще ни разу никого не убил и никогда не попадался. Попасться в «Парке Прошлого» — это ведь не шуточки, в конце концов.

В ночь на Хэллоуин Псалтырь целенаправленно двигался в толпе припозднившихся гуляк и празднующих. В другие дни он частенько одевался щеголем и выглядел представительным молодым человеком из светского общества, сегодня же на нем была поношенная кепка и потрепанный наряд щипача-карманника, который парнишка не снимал уже пару дней. В самом деле, Псалтырь так и не переоделся после того, как Фантом едва не узнал его, столкнувшись с ним на улице нос к носу. Но пронесло, не прирезали… Такую удачу непременно нужно поскорее отпраздновать! А уж мистер Лейтон как узнает, что Фантом снова в городе… Ему это совсем не понравится.

Какие-то пьянчуги направлялись или, скорее, ковыляли вниз с холма по направлению к узловой железнодорожной станции. Псалтырь специально затесался между ними, точно волк в овечьей шкуре. Он оценивал подвыпивших гуляк, залазил к ним в карманы, стягивал часы и кольца с пальцев — и запихивал все это в свои бездонные карманы. Легкой походкой воришка прошлепал сквозь людское скопление, а потом торопливо свернул в тихую боковую улочку, где мерцали газовые фонари, расположенные настолько далеко друг от друга, что меж лужицами света оставались длинные полосы темноты. То, что нужно, чтобы скрыться.

Паренек быстро шел вперед, пригнув голову. Впереди показался чей-то силуэт: какой-то юноша, примерно ровесник, и тоже хорошо одетый. Псалтырь стал держаться в нескольких шагах позади него, ступая как можно тише. Ему не слишком-то хотелось «пощипать» кого-то столь же молодого, как и он сам, — ведь парень может оказаться и сильнее, и быстрее. Он поравнялся с незнакомцем и стал рассматривать его сбоку. Отметил про себя: «Черные волосы, бледное лицо». Незнакомец так и не замечал Псалтыря, лишь двигался вперед, бледный, точно маски смерти, заполонившие все улицы под Хэллоуин. Воришка протянул руку и хлопнул незнакомца по плечу. Юноша застыл, как вкопанный, опустил глаза, вжал голову в воротник.