Элизабет ушла в свой номер, разделась и раздвинула шторы. Ночь выдалась безлунная. Мрак разбавляли только желтые огоньки ламп на рыбацких лодках, очень похожие на упавшие в море звезды. Карен снова захныкала, и Элизабет закрыла дверь между номерами.

Утром море побурело, на волнах появились барашки. Заросший травой променад пустовал, в окно стучал дождь, ветер приносил соленые брызги. Элизабет накинула халат и, глядя в окно, гадала, чем занимаются Джордж и Кристина. Она тосковала по дому.

В десятом часу Элизабет постучалась к Карен, ожидая увидеть номер в душном полумраке. Ничего подобного — Карен раздвинула занавески и настежь открыла балконные двери. Дождевые капли летели в комнату, щедро смачивая ковер и блестящий пол. Карен стояла в одной ночной рубашке.

— Господи, Карен, ты же пневмонию схватишь! Да и ковер портить незачем.

— Слушай, я же за все плачу, — напомнила Карен.

Элизабет закрыла балкон, придвинула к столу тележку с завтраком, сняла с блюд крышки, расставила тарелки и чашки.

— Есть тосты, кипяток, джем… Грейпфрут хочешь? А вот мармелад!

— Я должна тебе кое-что сказать.

— Вот молоко, вот сливки…

— Заткнись! — Карен стукнула по столу так, что зазвенела посуда. — Суетишься, как курица на яйцах! Вечно ничего не слышишь, потому что слушать не желаешь.

Впервые за много лет Элизабет почувствовала, как в душе захлопнулась невидимая дверь. Она ведь не обязана это терпеть. Можно встать и уйти.

— Ты выслушаешь меня?

— Да.

— Я отдам Антье тебе, — сказала Карен.

Элизабет услышала, но что тут ответишь? Она взяла заварочный чайник, поставила на место, передвинула молоко и сняла крышку с серебряного блюда. В голове была полная каша.

— Ты будешь любить ее ради меня, поэтому я тебя и выбрала. — Карен частила: выступление перед сестрой было явно отрепетировано. — Я надеялась, что Артур ничего не узнает, но сейчас скрывать бесполезно. В его семье ошибок быть не должно, это плохо сказывается на карьере. Ему нельзя иметь жену, которая совершила… Которая позволила себе неверность. Он, то есть мы… воспитываем ребенка, а ребенок… этот ребенок не немец. Поэтому ее заберешь ты.

Тишина легонько плескалась в стены. Элизабет разлила чай по чашкам — как-то негоже, чтобы он остывал.

— У вас же есть Штефан, а с Антье что не так? Между ними нет разницы. — Элизабет поставила чайник на столик. Она забыла налить молока. Карен рассердится, мелькнула глупая мысль.

— Между ними есть разница. Она дочь Майкла.

Словно со стороны Элизабет смотрела, как ее рука берет тост. Это невозможно — и неизбежно. Майкл никогда ей не принадлежал. Она размешивала сахар и была бестелесна, точно звон ложки о чайную чашку.

— Не молчи! — повысила голос Карен. — Ты слышишь меня? Антье еврейка, ей нельзя оставаться в Германии.

Из коридора донеслись приглушенные голоса, потом удаляющиеся шаги и хлопок двери.

— Потому что я должна подавать пример, — сказала Карен, словно Элизабет что-то спросила. — Из-за Артура я должна быть правильной. Мы все строим для Германии чудесное будущее, и фюрер говорит, что каждый должен отдать часть себя, каждый должен принести жертву.

— Хватит, Карен! Хватит нести чушь! Ты всегда говорила, что каждый должен жить так, как хочет. Почему ты мне не сказала? Как ты могла не сказать?

Карен встала и подбрела к окну. Остановилась в луже дождевой воды, прижала к стеклу ладони.

— Они читают наши письма.

— Кто? Кто читает твои письма?

По стеклам бежали ручейки, шторы промокли, словно дождь лил прямо в номере.

— Пожалуйста, не спрашивай больше ни о чем.

Оставаться в отеле еще на одну ночь теперь не имело смысла. Элизабет уже вызвала такси, и сестры сидели в пустом зимнем саду, слушая, как летний дождь стучит по стеклянной крыше. Карен рассказывала о будущем, которое у всех немцев одно, потому что они большая дружная семья. Она говорила почти без остановки, будто стена слов отгораживала ее от споров и сомнений. «Ну и логика!» — думала потрясенная Элизабет.

Карен закурила и поправила складки на юбке.

— Если ты не возьмешь Антье, ее заберет семья из Голландии, — сказала она. — Все уже подготовлено. Проблем не будет.

Напрасно Элизабет думала, что сестре уже ничем ее не удивить. Она склонилась к Карен и стиснула ее руку:

— Карен, что случилось? Я хочу понять. Прошу тебя.

Карен смотрела на дождь. Голос ее был ровен, как будто она годами предвкушала эту минуту.

— Элизабет, ты как ребенок. Ты хочешь, чтобы люди тебя любили, и ты понятия не имеешь, как устроен этот мир. Ты не понимаешь, потому что веришь, будто мир справедлив, а все люди добрые и хорошие.

Знакомое унижение. Карен знала ее лучше, чем Элизабет знала себя сама. Без толку спорить, но Элизабет вскочила и топнула ногой — в самом деле, как ребенок. Карен права.

— Плохо же ты меня знаешь! Ты забираешь все, на что взгляд упадет, и плюешь на последствия. Всем, кто тебя окружает, ты делаешь больно.

Карен потушила сигарету.

— Ну так что? Ты ее возьмешь?

— Не представляю, что сказать Джорджу.

— Спасибо, — проговорила Карен, словно все было уже решено.

У мистера Пирса, швейцара, был выходной, и его место занял Истукан Сидни. Сейчас он зарделся, предвкушая, как поведет миссис Мэндер к машине. Но милую непосредственную гостью как подменили. Она казалась усталой, точно не спала всю ночь, и опустошенной, точно перенесла потрясение. Хотя, может, она просто мечтала поскорее избавиться от фрау, как и большинство служащих «Метрополя».

Сегодня миссис Мэндер и фрау Ландау уезжали, и Стаббард занял стратегически выгодную позицию за конторкой, чтобы понаблюдать за прощанием. Как правило, дамы либо напоказ целуют воздух, имея в виду не размазать помаду, либо холодно пожимают друг другу руки, не снимая перчаток. Однако эти странные особы буквально на секунду стиснули друг друга в настоящих крепких объятиях, за которыми проницательный Стаббард почувствовал и любовь и ненависть.

Фрау Ландау выглядела ужасно — неудивительно, после вчерашнего-то скандала в ресторане. Стаббард услышал новость от Элси в самом начале дневной смены. Кто-то из официантов доложил шеф-повару (вероятнее всего, Уолтер, его близкий, хм, друг), шеф-повар — миссис Кабси, миссис Кабси — прачкам, а прачки — Элси.

Фрау Ландау обрушилась на старого мистера Аарон-хайма, заявив, что тот на нее глазел. Миссис А., которая воздерживается от спиртного из-за лекарств, хлопнула порцию скотча, а к канцлерскому пудингу не притронулась. Сегодня утром фрау Ландау и миссис Мэндер не съели завтрак, оставили в номере лужу дождевой воды и насквозь мокрый ковер. У горничных летом и так дел невпроворот, а тут взрослые дамы безобразничают! Шторы из комнаты фрау придется снимать и гладить, но муар ведь вообще мочить нельзя.

Фрау Ландау смотрела вслед удаляющемуся такси и не отошла от двери, даже когда машина скрылась. Величественная и неприступная, а ведь наверняка от похмелья мучается. Распущенные волосы, свободная одежда, которую в последнее время предпочитают многие дамы, — сколько же она будет смотреть в никуда?

Потом случилось невероятное. Фрау Ландау рухнула на пол, словно марионетка с перерезанными нитями. Ее прекрасное тело сложилось, как перочинный нож, и в следующий миг она распласталась на ковре. Румяные щеки, веер белокурых волос — теперь она напоминала не гарпию, а спящего ангела. Тому, кто прослужил в «Метрополе» двадцать семь лет, волноваться не пристало, но от такого зрелища Стаббард разволновался.

Вызвали доктора, фрау вскоре пришла в себя. Ее проводили в номер, и Стаббард передал ей записку с предложением за счет отеля послать телеграмму мужу или любому родственнику. Не одной же ей в таком состоянии домой ехать. Фрау Ландау отказалась.

Чуть позднее, бледная и в кои веки вежливая, она попросила спустить багаж вниз, расплатилась и покинула отель.