Сборы заканчивались, девушки поправляли волосы, а Вера домывала посуду. И тогда это случилось.

В гостиную вошел Майкл, и Элизабет, убирая дополнительный бутерброд в бумажный пакет, подняла голову. Майкл замер, словно между дверью подвала и буфетом выросла стена. Нет, она вовсе не миф, эта стрела Амура; она пронзает сердце — и сердце на миг останавливается.

Все случилось почти мгновенно и незаметно для Рейчел, Веры и Ады Хоббс, которая как раз снимала пальто, но, взглянув на Карен, Лидия поняла: от нее мимолетная сцена не укрылась.

— Художник! — воскликнула Карен. Она улыбнулась, наверное, подняла подбородок, наверное, красивее поставила длинные ножки. — Майкл, ты едешь на пикник?

— К сожалению, нет.

— Ах, какой ты гадкий! Нашим сестренкам только бы побегать и в игры поиграть. Если бы ты поехал с нами, то написал бы мой портрет. Клянусь, я сидела бы как пришитая! И всем было бы здорово.

После таких слов любая другая девушка показалась бы дешевкой, но Карен Оливер подкупала своей отвагой. «Девушки-звезды очень рискуют, — подумала Лидия. — Они слишком многого ждут от жизни, поэтому часто разочаровываются и страдают».

— Элизабет, ты готова? — спросила Рейчел.

Элизабет слегка покраснела — то ли от встречи с Майклом, то ли от наглости сестры.

Майкл вежливо кивнул им троим и потянулся к Элизабет — почти незаметный жест, будто хотел ее коснуться, но не посмел.

— Да, — тихо сказал он, словно себе самому. Затем развернулся и ушел.

Элизабет и Карен стали приезжать на Нит-стрит каждое воскресенье. Девушки часами просиживали в комнате Рейчел, болтали и крутились перед зеркалом. Ничего предосудительного, но Лидию раздражали ссоры и борьба Рейчел и Карен за влияние на Элизабет. Взрослые девушки, а чуть не дрались за то, кого ей любить больше.

— Солнышко, дружбу в драке не добыть, — как-то раз сказала внучке Лидия.

— Бабушка, я и не дерусь! Просто не позволяю Карен командовать. Она твердит, что знает, как лучше для Элизабет, а сама не знает ничегошеньки. Если не вмешиваться, Карен ее своей марионеткой сделает.

— Беда с вами! — вздохнула Лидия. — Мне не следует говорить, но смотри не проиграй. Они же сестры, с этим не поспоришь.

— Бабуля, милая, ни о чем не беспокойся!

Негодницы дрались за Элизабет, как голодные собаки за кость.

Майкл появлялся дома все реже и реже. Он где-то работал и складывал деньги в жестянку на полке в буфетной.

— Бабушка, я портреты рисую, — пояснил внук, когда Лидия спросила, откуда деньги. — Мне заказывают портреты и платят.

Почему-то в голосе Майкла слышалась горечь. В последнее время он с Лидией почти не разговаривал. С тем, что у молодого человека своя жизнь, Лидия смириться могла, а вот с его несчастным видом — нет.

Странно, что Майкл не бывал дома по воскресеньям, когда приезжала Элизабет. Лидия даже решила, что в день пикника ошиблась. «Вдруг у Майкла кто-то есть? — думала она. — Вокруг столько одиноких женщин, а он чудо как хорош».

Лидия не считала себя сентиментальной особой, склонной выдумывать неизвестно что, — все сантименты погибли три года назад вместе с Лемюэлем, — но случившееся между ее красавцем-внуком и тихой милой девушкой было как глоток свежего воздуха.

Разумеется, каждое поколение живет по-своему, и Лидия опасалась, что приняла желаемое за действительное, что слишком увлеклась мечтами об их романе, — они же едва переглянулись. Лидия надеялась, что после всех страданий ее близким уготовано что-то хорошее, хотя понимала: верить в справедливость по-детски наивно. Радостей в жизни мало, случаются они редко. Нужно быть мудрым и терпеливым и не спрашивать, почему все именно так, а не иначе. По-другому душевного спокойствия не достичь.

Возможно, между Элизабет и Майклом что-то произойдет, но где и когда ей, Лидии, знать не дано.

Как бы то ни было, сестры Оливер заметно разрядили обстановку, и жизнь в доме как будто началась заново. Возобновились пикники и походы по магазинам, а Вера перестала откладывать все до выздоровления Альберта.

В последнее время Альберт не разговаривал, и Лидия знала: он может, но не хочет. Лидия успокаивала себя мыслью, что сын научился покидать искореженное тело, отрешаться от настоящего и навещать Лемюэля или смотреть крикет с погибшими друзьями.

Порой он отсутствовал часами, а порой выпорхнуть из тела не удавалось, и его агония отбрасывала мрачную тень на каждый стул, каждую тарелку с едой, каждую секунду, когда Лидия дышала полной грудью, а поделиться воздухом с сыном не могла.

По Тоттнем-корт-роуд громыхали автобусы. Тротуар заполонили разморенные жарой завсегдатаи магазинов: они медленно брели вдоль витрин, то и дело останавливаясь поглазеть на платье, шляпу, живые цветы или отбивные, красиво уложенные на мраморные доски. Клерки носились между праздно шатающимися покупателями, как весенние ручьи между скалами, — кто-то спешил в паб, чтобы пропустить стаканчик, кто-то в скверик, бутерброд съесть.

Выхлопные газы мешали дышать, лошади кашляли — и тягловые с большими подводами и экипажами, и верховые, — громко пыхтели и звенели богатой упряжью. Густо обмазанные маслом копыта цокали по брусчатке и глухо стучали по засохшему навозу. Отчаянно работая педалями, стайки мальчишек-курьеров пробивались сквозь смрадную духоту, лавировали между машинами и взмокшими от пота лошадьми.

На соседней Перси-стрит было куда прохладнее и тише, меньше транспорта, меньше пешеходов. Магазины здесь подобрались особенные, в такие праздношатающийся не заглянет. На первом этаже предлагали товары для художников, багетчиков и литографов, а комнаты наверху и в подвале по умеренным ценам сдавались под жилье и студии. В местных буфетах и ресторанах подавали простые блюда и напитки, а хозяева не возражали, если гости подолгу курили, писали или спорили о политике и искусстве, уже давным-давно опустошив тарелки.

Фрэнки забронировала столик, но в «Эйфелевой башне» было всего лишь двое посетителей, да и те ее знакомые. Она поздоровалась, но к ним не подсела. Дуглас и Вениша оживленно беседовали, и Фрэнки вспомнила Эдди Сондерса, носильщика, которого пол года назад приводили к ней в дом. Она догадывалась, что произошло: Дуглас влюбился в Сондерса, Вениша невозмутимо терпела, а бедняга Сондерс влюбился в прекрасную Венишу. Да, сценарий известный.

Фрэнки села за столик у окна на улицу и закурила. Официант принес водку, и Фрэнки глотнула, втянув кубик льда: для сентября день выдался чересчур жаркий. За спиной гудели голоса, на кухне шипел горячий жир. От запаха топленого масла, чеснока и помидоров пустой желудок жалобно заурчал.

Вот идет Майкл — в руках холсты, обернутые плотной бумагой, на плече забрызганная краской сумка. Скатерть в красную клетку, маргаритки в стеклянной вазе, синяя рубашка Майкла — какая гамма. Пальцы Фрэнки мерзли на гладкой запотевшей рюмке, сердце впервые за долгое время неслось галопом. Майкл потянулся за поцелуем, и от его разгоряченной кожи пахнуло скипидаром и маслом льняного семени.

— Привет, Еврейчик! — сказала Фрэнки. — Еду еще не приготовили, так что чем накормят, не знаю.

Майкл сел напротив, положив загорелые руки на стол.

— Фрэнки, у тебя усталый вид. Лучше бы мы в Риджентс-парке встретились. Стряпня Эдит вполне съедобная. Когда ты вернулась?

— Сегодня утром, поезд пришел в пять.

— Ну и как Италия?

— Здорово! Очень красиво. Жаль, тебя со мной не было. Как видишь, я совсем не загорела: в Неаполе холоднее, чем здесь.

Принесли еду, и Фрэнки заказала Майклу пиво.

— Спасибо, не нужно. — Майкл чуть подался вперед и сжал ее ладонь. Получилось очень нежно, но не более того.

— У меня для тебя сюрприз, — быстро проговорила Фрэнки.

— А у меня — картины для Кары Фейрхевен. Можем посмотреть их здесь, а потом отнесу их багетчику.

— Она довольна?

— Да, заказала еще. А что у тебя за сюрприз? — опасливо спросил Майкл, словно ему снова предлагали ненужное пиво.