Элизабет окаменела. Карен выкопала очередную лунку.

— Элизабет, это ужас! У Майкла и руки изуродованы, и лицо… Я не собиралась у него задерживаться. — В кои веки в голосе Карен не было торжества. — Когда я увидела его, от ненависти к Артуру у меня чуть рассудок не помутился.

Омертвение внезапно как рукой сняло.

— Ты вечно ищешь для себя извинений. Ты всегда себя оправдываешь, что бы ни сделала, и тебе плевать, что кому-то больно. И за что тут ненавидеть Артура? Не он же виноват, что Майкла избили.

Карен отложила лопатку.

— Я виновата.

— Это ерунда какая-то. Ты уверена, что все на свете случается из-за тебя, но вообще-то есть люди, которым до тебя нет дела. А тебе все игра — и то, что Майкл любит меня, и даже что папа умер. — На сей раз Карен вздрогнула, и Элизабет испугалась. Слишком много наговорила.

Карен поднялась, прикрыла глаза от солнца.

— Мне пора. — Она думала о другом, она как будто уже забыла, что сказала Элизабет. — И вот так каждый раз. Что бы Артур ни делал, я не могу его ненавидеть. Как считаешь, он меня простит?

— Скажи ему, что ничего не случилось. Он тебе поверит — тебе все верят. Тебе и впрямь пора.

Элизабет отвернулась. Она смотрела, как стая скворцов садится на деревья, и не слышала, как ушла Карен, — различила только гул мотора и шорох колес по гравию.

Элизабет вытащила велосипед из сарая и покатила на Дандженесс. В последних лучах догорающего солнца море было нежно-голубым. Майкл не удивился ее появлению, хотя так поздно Элизабет никогда не приезжала. Она бросила велосипед на землю — колеса еще крутились — и застыла перед Майклом, жадно глотая воздух ртом. Отчаянно хотелось влепить ему пощечину, сделать больно, а потом упасть рядом с велосипедом и зарыдать.

Мысли Элизабет неслись бешеным галопом и не давали вымолвить ни слова. У нее нет повода обижаться, значит, и говорить не о чем.

Обожженную кожу до сих пор тянуло, почему же ее бьет дрожь? В хижине Майкл усадил Элизабет на кровать, укутал в куртку и напоил водой, как несколько часов назад она поила Артура Ландау. Взгляд Элизабет судорожно метался по сторонам, и далеко не сразу она поняла, что ищет следы присутствия Карен.

— Я ее сюда не приглашал, — сказал Майкл. Он сидел за столом.

Элизабет прислонилась к деревянной стене, глядя через раскрытую дверь на багрово-закатное небо. Волны мягко шелестели галькой, и на Элизабет навалилась усталость, хотя в душе по-прежнему все бурлило и клокотало.

— Ты полюбил ее после встречи в Париже, — бесцветным голосом проговорила она.

Майкл сухо рассмеялся:

— Любовь тут ни при чем.

Он поднялся, налил в чашку виски и протянул Элизабет, потом щедро плеснул себе. На столе образовалась лужица: когда Майкл уставал, руки плохо слушались.

— Тебя не волнует, что Карен замужем? Ты все ей испортил! На меня тебе тоже плевать! — Она понимала, что так может говорить неразумное дитя. Ревность поостыла, но никуда не исчезла.

Майкл покрутил чашку с виски и осушил.

— Дело совершенно не в тебе.

Это было так больно, что в Элизабет вновь проснулась ярость.

— Зачем ты так? Ты же знаешь, что я чувствую, — зачем ты так?

Он внимательно взглянул на нее.

— А что ты чувствуешь? Я этого никогда не знал. — Его холодность причиняла боль, но успокаивала тоже: любви к Карен в его голосе не слышалось. — Почему бы мне не быть с Карен — да с кем угодно? Видит бог, нет смысла желать тебя.

Мысли Элизабет снова перепутались.

— По словам Карен, это она виновата, что тебя избили. По-моему, она сходит с ума.

— Как и все мы. Как и весь мир, Элизабет.

— И она говорит, что из Парижа ты собирался в Англию, ко мне. Зачем же ты в Мюнхен поехал?

Майкл поднял голову, словно ожидал не такого вопроса.

— Какая сейчас разница?

Элизабет промолчала, потому что чувствовала: последует продолжение.

— Ты была замужем, Элизабет. Мне Карен сказала.

Я опоздал.

Она посмотрела на свои руки — на кожу, покрасневшую от хозяйственных хлопот, на обручальное кольцо. Она-то думала, что эта жизнь принадлежит ей, а рычаги и шестеренки событий, суть которых она якобы понимала, двигались без ее ведома. Звезды уже давно заняли свои места, маршрут, по которому шел поезд ее жизни, определился еще в Париже.

— Неправда, — покачала она головой, — тогда еще не была.

За окном почти стемнело. Джордж уже наверняка вернулся домой и привез из школы Тоби. За ужином Тоби расскажет ей, как прошла неделя, про регби, драки и еду, покажет, что из формы нужно зашить. Они с Джорджем будут удивляться, куда она пропала.

— Мне пора возвращаться, — сказала Элизабет.

Майкл поднялся вслед за ней и опрокинул стул.

В тишине хижины грохот показался невероятным.

— Во Франции есть одна деревушка. Я там тебя видел, — хрипло проговорил Майкл.

— Понимаю, — кивнула Элизабет, хотя не понимала абсолютно ничего.

— Ты поднимаешься по холму. Волосы у тебя длинные, как раньше. А я сижу и жду тебя. Сегодня мы сядем на паром и отправимся в Париж, купим на рынке персики, а оттуда поездом доберемся до Мазаме. Поехали со мной.

Зачем он это предлагает, ей же больно слушать! Пора домой, а он стоит у нее на пути. Майкл дотронулся до ее щеки, и след от прикосновения Артура Ландау исчез.

— Элизабет, еще не поздно.

Он взял ее за руки. Элизабет подняла голову и впервые за много недель, месяцев и лет увидела в его глазах себя.

— Мне нужно попрощаться с Джорджем и Тоби.

— А потом ты поедешь со мной.

— Да.

Оказывается, можно запросто поменять расположение звезд. Можно пустить поезд по другому маршруту. Можно стереть ложь Карен.

Льет как из ведра, но так жарко, что воздух липнет к коже, словно мокрая ткань. Английское лето вдруг превратилось в душное тропическое, а сад — в джунгли с пышной зеленью и напоенной влагой землей. Жирные черви блестят сильнее, чем обычно, слизням и улиткам благодать. И птицам тоже — дрозды хватают улиток с живых изгородей, бросают на дорожку, чтобы расколоть панцирь, и устраивают пир.

Над Ромни-Марш поднимается пар, тяжелые тучи не движутся. Вымокшие овцы мужественно терпят.

Элизабет распахивает все двери, чтобы проветрить дом, но утренний воздух не просто вязкий, а плотный, будто невидимое морское существо. В одной рубашке она сидит на кухне, охлаждая ноги на каменном полу. На часах лишь восемь. Сточные канавы переполнены, дождь течет по стеклам, точно их из шлангов поливают.

Джордж и Тоби только что ушли на охоту в компании Эдди Сондерса. Тоби так мечтал поохотиться, что Джордж решил: дождь им не помеха. Элизабет старательно помахала им вслед. Получилось неестественно, как у переигрывающей актрисы или человека, напрочь разучившегося махать. Завтра она проводит их в последний раз, потому что, когда Тоби уедет в школу, а Джордж на работу, она навсегда исчезнет из их жизни.

Сегодня нужно попрощаться с мужем и почти-сыном, но как сказать, что она их бросает? Как смотреть в полные боли и непонимания глаза? Возможно, они разозлятся, они возненавидят Элизабет, они никогда не поверят, что она их любит.

Ее сердце умрет, если не уехать с Майклом. В сознании раздается голос совести, а если прислушаться, можно различить и лепет оправдания. «Уехать — самое разумное, ты даже ребенка Джорджу не родила. Он найдет достойную жену. Можно же сделать так, чтобы никто не страдал? Тоби станет у тебя гостить и поймет, что ты все равно его любишь».

Ночью Элизабет не сомкнула глаз. Казалось, Майкл — вот он, рядом. Он склоняется над ней, целует, откидывает простыню. Дальше воображение пасует — при мысли о близости живот сводит, точно Элизабет падает с большой высоты, а сознание мутнеет. Элизабет так долго запрещала себе мечтать о нем, что сейчас, когда запрет снят, душа и тело не могут оправиться от потрясения.

Воображение рисует жизнь во Франции. На улице зной, но у них в доме прохлада. Вечерами она любит бывать одна, потому что знает: Майкл к ней вернется. Его шрамы исчезли, боль прошла, он снова рисует. Они вместе завтракают, купаются в горной реке, спят, чувствуют друг друга рядом. Соседи думают, что Элизабет и Майкл давно вместе. Они заводят друзей. Заводят ребенка.