Грузчики перебрались в кабинет Артура. Документы уже вывезли, сегодня настал черед мебели. От толчков и стука вино колыхалось в бокале подле тарелки. В раскрытую дверь столовой Карен видела, как выносят кожаное кресло. Потом вытащили книжный шкаф, потом картотечный, потом торшер, потом мальчик, весь выгнувшись назад, выволок деревянные ящики.

В дверях возникла Хеде.

— Это ведь с собой не брать? — Грязный рюкзак она держала брезгливо, подальше отведя руку. — Выброшу, мыши на корм! А вот это, — она кивнула на охотничье ружье, — я найти в глубине шкафа под заношенный пиджак и прочий хлам. Хорошо, что я его здесь не оставить, не то герр Ландау очень сердиться. — Хеде бросила рюкзак на пол и прижала ружье к груди. Полированное ложе ружья украшал цветочный орнамент и переплетенные ленты. — Какой тяжелый! Я никогда в жизни не держать в руках такой хороший ружье, ja! Мы сказать герр Ландау, его нужно мазать масло и держать вместе с другой ружье?

Столешница под ладонями гладкая. В голове пусто. Что тут скажешь? Это ружье Майкла. Никак не объяснишь, почему ружье здесь, — можно только задать вопрос, который нельзя задавать.

Сердце остановилось. Пыль струилась в солнечном луче, люди ходили туда-сюда, таскали вещи, у дверей стоял набитый грузовик. Хеде мялась на пороге, дожидаясь указаний.

— Я спросить его, ja?

Карен встала, взяла тарелку и бокал. Она хорошая жена, ни во что не вмешивается и не задает лишних вопросов.

— Это же просто ружье, Хеде, мне все равно.

Хеде пожала плечами:

— Мне тоже. Ну и ладно, что хорошее ружье пыльное. Я положить его грузовик, и ружье ехать Зальцбург.

Слова напечатаны на бумажной ленте и наклеены на лист, словно требование выкупа. Две строчки. Семь слов. Карен все переиграла. Элизабет смотрела на телеграмму, и ее жгло знакомое унижение. Столько лет прошло, а Карен по-прежнему веревки из нее вьет.

Элизабет уже все приготовила: испекла кекс, украсила комнату для гостей цветами, поднялась на чердак и по частям спустила вниз кроватку, которую папа расписал для нее, когда пятилетней она с коклюшем попала в больницу. Дома Элизабет ждал сюрприз: на деревянном изголовье папа нарисовал кур и уток во дворе фермы.

Кроватка предназначалась маленькому Штефану и сейчас стояла в углу комнаты для гостей, где Элизабет хотела разместить Карен и Артура.

Почтальон только что ушел. Замерев в коридоре у раскрытой двери, Элизабет смотрела на телеграмму в полном недоумении, даже заглянула на оборотную сторону, точно зверек перед непостижимым зеркалом.

Дул теплый сентябрьский ветер, и кедровые лапы раскачивались медленно, будто корабль на легкой зыби. Элизабет вышла на крыльцо, затененное козырьком. В канавах за болотом шумел белый камыш.

Она специально купила побольше яиц и масла. Что теперь с ними делать? Денег, которые они с Джорджем выделили на домашнее хозяйство, хватало в обрез. Неужто женщины годами так живут? Как они справляются?

Значит, ужинать придется вдвоем с Джорджем. Теперь оставалось лишь ждать. В принципе, она бы еще успела съездить на Дандженесс к Майклу, но решила, что не стоит. Она ведь не сообщила ему о приезде Карен. Причина, по которой ему не следовало знать, выскользнула из сознания, и Элизабет ее не ловила. Сейчас в душе таилось столько чувств и мыслей, и далеко не все хитрые и уклончивые. Некоторые, красивые и стремительные, как призрачные птицы, взмывали ввысь и исчезали.

Элизабет долго сидела на ступеньках, смотрела на колышущиеся лапы кедра, слушала жалобное блеяние овец. Радостный трепет понемногу возвращался. Карен, Карен приезжает, все остальное неважно! Они же три с лишним года не виделись!

В половине четвертого Элизабет поднялась на второй этаж, чтобы переодеться, причесаться и подкрасить губы. Едва она склонилась к зеркалу, загудела машина, хлопнули дверцы и по гравию зашуршали шаги. Элизабет понеслась вниз по лестнице и едва не растянулась на каменных плитах прихожей.

В дверях стояла Карен.

— Господи, господи! — залепетали обе, сжимая друг друга в объятиях. — Это ты! Это ты!

Руки у Карен тонкие, как веточки, глаза лихорадочно блестят. В первый момент Элизабет чуть не отпрянула: Карен показалась совершенно чужой, но потом наваждение прошло. Они держались за руки и сияли от счастья. Элизабет ждала от сестры оценивающего взгляда (мать, приезжавшая на свадьбу Элизабет и Джорджа, не скрывала разочарования — ни особняка, ни роскоши, разве это дело?), но Карен словно ничего не замечала.

Ее муж стоял у машины, дожидаясь, когда его представят.

— Артур, я так рада наконец с вами познакомиться! — воскликнула Элизабет.

Вот это красавец, глаз не отвести! Ясно, почему Карен его выбрала. Они два сапога пара, оба заметны, обоими все восхищаются. Артур словно не замечал своей привлекательности, хотя ничуть в ней не сомневался.

— Карен мне много о вас рассказывала, — отозвался Артур. Он говорил почти без акцента — лишь резковатые согласные и не совсем правильные интонации выдавали в нем иностранца.

Артур держал руку Элизабет чуть дольше, чем следовало, очевидно оценивая ее лицо, фигуру и платье. Рядом стоял маленький мальчик, и Артур погладил его белокурую головку. Штефана нарядили в узкий твидовый пиджачок, короткие брючки с манжетами чуть ниже колена и шерстяные гольфы. На крошечном ребенке эта жесткая одежда смотрелась странно.

— Штефан, милый, поздоровайся, — велела Карен.

— Добрый день! — церемонно проговорил Штефан и поклонился.

— Ну, солнышко, зачем ты так? — засмеялась Карен. Почему-то казалось, что она нервничает. — Поцелуй тетю Элизабет.

— Он все делает правильно.

Элизабет послышалось или в голосе Артура действительно звенел лед? Карен взяла мужа под руку, а Артур посмотрел на нее так, будто они до сих пор изнемогали от любви.

— Пойдемте пить чай, — предложила Элизабет, и как ни странно, малыш Штефан протянул ей ручку.

Артур сидел, вытянув длинные ноги к камину, и Элизабет беспокоилась, что перья из диванной подушки пристанут к его безупречной одежде. Время от времени он говорил по-немецки со Штефаном, который устроился на ковре, скрестив ноги, и ел кекс.

Карен выбрала кресло у самого огня. На коленях она держала тарелочку с кексом, в руках — чашку и блюдце. Пламя озаряло ее гладкую кожу, белокурые волосы и платье цвета бордовых роз.

— Как Джордж? — спросила она. — Мы сегодня его увидим?

— Джордж вернется не раньше шести. Он очень хотел познакомиться с тобой и Артуром.

— У мужа Элизабет фабрика, на которой делают чугунные ворота, ограду и так далее, верно, Элизабет?

Карен казалась робкой — или очень осторожной. Неужели до сих пор умирает от любви к Артуру Ландау? Когда-то Элизабет знала, что чувствует сестра. Раньше нить между ними была прочной, порой напоминала цепь, но теперь провисла и истончилась настолько, что сестры стали почти чужими.

— Я не бизнесмен, у меня к этому нет способностей, — сказал Артур, обращаясь к Элизабет. — Скорее, организатор — наверное, так бы это назвали в Англии.

— Артур предан своей работе, — добавила Карен. — Партия — его жизнь и моя тоже. Как Тоби?

— Кекс очень вкусный! — похвалил Штефан.

— У тебя прекрасный английский, — сказала Элизабет.

— Карен не говорила, что у вас есть сын, — сказал Артур. — Его зовут Тоби? Очень за вас рад.

— Нет-нет, Тоби не наш сын. Он бывает у нас только по выходным. Его родители живут в Нью-Йорке. До замужества я у них работала, но после биржевого краха двадцать девятого года семья вернулась в Америку. Тоби учится здесь неподалеку.

Кажется, она наговорила лишнего, потому что Артур безразлично отозвался:

— Да, да, конечно. Семье нужен ребенок, а мальчику — воспитание и образование вне зависимости от финансового положения его родителей. Тоби очень повезло.

Одобрение это или порицание, Элизабет не поняла. Она предложила Артуру еще чаю, а он похвалил фарфор, принадлежавший матери Джорджа, и спросил о политических настроениях англичан. Они не завидуют реформам, которые меняют облик Германии?