Теперь все четверо жили в Мюнхене, счастливые и умиротворенные, и потихоньку старели. Судьба пощадила их в войну и хранила сейчас, когда многие немецкие семьи терпели лишения. У Рубена и Ханны было трое внуков, Гюнтер и Анна-Мария ждали первого.
Когда Гюнтер свернул на зеленую улицу, где жили Хартоги, настроение немного испортилось. Сообщить Рубену новость будет непросто, и Гюнтер решил сделать упор на то, что не одобряет нелепое решение сына. Мол, скоро Артур позабудет свои глупости, но сейчас Гюнтер вынужден идти у него на поводу. В конце концов, английская красавица Карен, жена Артура, ждет первенца, так что их желания придется уважать.
Открыла Ханна.
— Мой дорогой Гюнтер!
Как всегда, он удивился, увидев ее оплывшую талию и двойной подбородок. Почему-то он никак не мог свыкнуться с мыслью, что его бывшей любовнице давно не двадцать.
За Ханнину юбку цеплялась младшая внучка, и Гюнтер поднял малышку на руки. Как ему и хотелось, в доме Хартогов пахло кофе. Для Гюнтера это был аромат дружбы и студенческих времен — тогда кофе со сливками и бренди, казавшийся непозволительной роскошью, спасал от верного голода, — аромат тех далеких дней, когда он просыпался еще не с Анной-Марией, а с Ханной. Тогда она была брюнеткой, а теперь поседела. Позднее аромат кофе сопровождал ночные разговоры о книгах, политике и Боге и рассветы, когда все четверо падали с ног от усталости, ведь с кормежками и ревом грудных детей особо не выспишься.
И вот каковы они сегодня — почти не изменились, только суставы похрустывают.
— Рубен в саду, — сказала Ханна. — Ступай туда, я принесу кофе.
Гюнтер опустил малышку на пол, и та вслед за бабушкой заковыляла на кухню. Ханна до сих пор готовила сама, хотя Хартоги давно могли нанять кухарку.
Рубен в старой панаме подрезал розы.
— Что, дружище, сегодня вместо скальпеля секатор?
— В мои годы скальпель давно пора отложить, — отозвался Рубен. — Но, увы, не получается. Ночью нашему гостю на втором этаже снова было плохо. Раны загноились, один палец пришлось ампутировать до второго сустава.
— Рубен, пощади меня! Как после таких рассказов кофе пить? Вы с Ханной слишком добры. Нельзя же подбирать всех бродяг, которых побрасывают вам на крыльцо.
Гюнтер с Рубеном устроились в плетеных креслах под зонтиком.
— Он не бродяга, дружище. Его не случайно избили у моего дома и бросили мне на порог.
— Ну, ты слишком себя накручиваешь. По-прежнему считаешь, что тебе мстят за выступление против этих хулиганов?
— Уже третий раз. Не бывает таких совпадений. А вот и Ханна с нашим кофе, — поспешно прибавил Рубен.
Разговор продолжили уже втроем. Ханна спросила, как чувствуют себя Анна-Мария и Карен.
— Карен отдыхает, как велел Рубен? Рубен, ты уже неделю ее не осматривал, по-моему, пора. Рубен, ты меня слышишь?
— Если попросят, обязательно осмотрю, — тихо ответил Рубен.
«Он знает, — подумал Гюнтер. — Не нужно ничего говорить».
— Как ваш раненый? — спросил он, желая увести разговор от неприятной темы.
— Когда привезли из больницы, он сначала был в сознании. Попросил меня написать его сестре в Англию.
— Слава богу, наша маленькая Юдит знает английский, — продолжала Ханна. — Писала под его диктовку, но бедняга выбился из сил. За целый час предложений десять вышло. Наша Юдит — девочка храбрая, молодец, так хорошо держалась! Мне Эстер сказала, она все это время была с ними. А раны ужасные, просто ужасные!
— Сейчас он снова без сознания. С ним сиделка. Вчерашняя ампутация и обработка раны, скорее всего, бессмысленны: у него заражение крови. Боюсь, он не выживет, но мы молимся за него, правда, Ханна?
— Да, молимся.
Ханна налила мужчинам еще кофе и ушла в дом. Она чувствовала, что Гюнтер с Рубеном хотят поговорить об избиении. Рубен считает себя виноватым, но это самая настоящая ерунда. Кто-то должен сказать правду! После ужасов войны и тягот последних лет немцы мучают друг друга — разве это не безумие? Ненависть отравила душу Артура Ландау. Они с Рубеном любили его, как родного. Артур рос таким милым тихим мальчиком! Порой был немного потерянным, но всегда вежливым и внимательным. Теперь он смотрел на них с презрением, а чаще демонстративно не замечал.
«Но сейчас нужно заботиться о новом поколении детей, — думала Ханна. — Жизнь продолжается». Она приготовила еду для Леи и взяла внучку на руки.
Гюнтер с Рубеном сидели молча, пока не услышали, как Ханна на кухне разговаривает с девочкой.
— Рубен, тебе ли не знать молодежь! Ну, повздорили, подрались…
— Здесь? На тихой улице, где живут добропорядочные семьи? Нет, Гюнтер, они хотят меня наказать, как любого еврея, который осмелится им перечить. Они своего добились: впредь я буду молчать. У меня внуки.
— Это пройдет, обязательно пройдет. Их же немного, совсем немного, безмозглые юнцы, забили себе голову всякой дурью. Это безумие само собой вымрет. Австрийский паяц с треском провалился на выборах. Его скоро позабудут, вот увидишь.
— Возможно.
Рубен подлил кофе себе и Гюнтеру. Гюнтер Ландау лихорадочно подбирал слова, искал самые мягкие и дипломатичные.
— Рубен… К своему величайшему сожалению и стыду, я должен…
— Не мучайся, я все понимаю. Артур не хочет чтобы я посещал Карен.
— Мне стыдно за сына. Он дурак.
— Меня беспокоит Карен. Гюнтер, у нее слабое сердце, ты сам знаешь. Проследи, чтобы Артур нашел ей самого лучшего доктора.
— Найдет, Рубен, хотя, боюсь, нормальной семьи у них не получится. Артур плохо относится к Карен и не заботится о ней. По-моему, они несчастны.
— Гюнтер, молодоженам порой бывает трудно. Помнишь, как мы с Ханной поначалу пререкались из-за каждого пустяка?
— Да, да, помню, но тут другое дело. Я же знаю своего сына. В Лондоне он был влюблен, с ума сходил, пока дожидался Карен в Мюнхене. Впервые в жизни влюбился по-настоящему. Но когда она приехала, что-то изменилось. Бедная Карен! Я говорил Артуру, не надо, мол, не женись на ней, только он и слушать не стал. Ничего не понимаю.
— У него доброе сердце, Гюнтер. Прикидывается человеком без эмоций, а сам очень ранимый, это слепому видно. Артур немного запутался и издергался, но он придет в себя. Поверь мне, они с Карен будут так же счастливы, как мы четверо.
— Он слишком увлечен политикой.
— Мы с Ханной молимся, чтобы Артур в расправах не участвовал. Головорезов, может, и немного, но свое черное дело они знают. Бедный парень, что лежит у нас на втором этаже, вряд ли сможет нормально работать руками и будет мучиться при ходьбе, если руки и ноги ему вообще понадобятся.
— С твоей помощью у него есть надежда и хороший шанс выжить.
— Не понимаю, почему нас ненавидят. Только знаешь. Гюнтер, твоему сыну нужно быть осторожнее. Не все евреи в Германии такие трусы, как я.
— Рубен, я уверен, что Артур не ненавидит тебя по-настоящему. И ты не трус, ты просто семьей дорожишь. Умоляю, прости нас за сына! Вы с Ханной очень нам дороги, Анна-Мария так боится вас потерять.
Рубен похлопал его по спине:
— Мы все хорошие немцы, а? Чтобы от нас избавиться, вам понадобятся аргументы посерьезнее юношеской глупости.
Милая!
Длинного письма не получится, потому что новый доктор говорит, я почти все время должна отдыхать. Доктор Грундманн очень строг, и вообще-то доктор Хартог нравился мне больше, но Артур сказал, нам такого иметь не подобает. Что он имел в виду, я не поняла, но выспрашивать не стала.
Артур нанял новых слуг, и сегодня все они приступили к работе. Он нанял повара, садовника и девушку в помощь Хеде. Я со слугами разговаривать не умею, мне и с Хеде-то нелегко.
Артура дома не застанешь, и я по нему скучаю, но не скандалю. У него важная работа, он ездит по всей Германии и от имени своей партии выступает в городах и деревнях. Он говорит, что в Германии еще много узколобых ретроградов, которые боятся всего нового. К сожалению, дорогой папа Ландау тоже из их числа.
На партсобраниях всегда шумно, и партийные друзья Артура, штурмабляйтунг, штурмовики, быстро успокаивают любителей нарушать порядок. Разве усвоишь что-то новое, если вокруг шумят и перебивают?
Артур говорит, многие добропорядочные немцы не понимают, что страна прогнила насквозь, они слишком заняты нытьем и борьбой за существование.
А всему виной коррупция и страны, которые победили в войне и превратили Германию в козла отпущения.
Война закончилась двенадцать лет назад, не понимаю, какое значение она имеет сейчас? Скажу по секрету, порой мне кажется, Артур отдает партии слишком много сил, но это мой эгоизм, с которым нужно бороться. Он сам, конечно, терпелив, если люди чего-то не понимают, но я слышала, что кое-кто в его партии избивает несогласных. Таким ужасам из-за глупостей вроде политики нет оправдания, но нельзя же стоять на пути прогресса. Все очень сложно. Я почти ничего не понимаю и вряд ли когда-нибудь пойму.
Знаешь, милая, мама Ландау подарила нам колыбельку! В ней спал маленький Артур, а прежде — папа Ландау, дедушка и прадедушка. По бокам вырезаны птицы и звери, а в изголовье сказочные феи. Мама Ландау прослезилась, когда отдавала колыбель. Артуру это неинтересно, хотя вслух он об этом не говорит.
Я учусь понимать, что в жизни есть нечто важнее семьи и ребенка. Лишь благодаря упорному труду и новому правильному мышлению Германия снова станет великой, а все немцы, а не только мы, — счастливее. Так говорит Артур. Конечно, он прав. Артур — чудесный человек, мне очень повезло.
С любовью,
Карен.
