Скоро Карен и Артур переедут в собственный дом, который папа Ландау дарит им на свадьбу. Его уже обставляют мебелью: темное дерево, тяжелые кружевные гардины, хрустальные люстры — их дом будет маленькой копией этого дома. Карен от всех хозяйственных забот отгородили.

Месяц назад все ужасно всполошились: силы Карен таяли на глазах, живот и лодыжки опухли, чего прежде никогда не случалось. Доктор Хартог говорил по-английски. Ему Карен объяснила, что дело наверняка в ревматической лихорадке, которую она перенесла в десять лет.

Потом появились другие симптомы, а вчера доктор развеял последние сомнения и сказал маме и папе Ландау, что Карен больше нельзя работать, а после обеда крайне желательно отдыхать.

Артуру новость еще не сообщили. Вчера он опять не ночевал дома.

Сегодня она разыщет ресторан, где Артур встречается с друзьями, и сделает ему сюрприз, не один, а сразу два. Занятый разговором, Артур сразу ее не узнает, потому что она сделает высокую прическу, наденет новое платье и встанет против света. Артур поднимется, чтобы ее поцеловать, обнимет за талию и представит друзьям как свою невесту, свою Verlobte.А потом она скажет ему, что беременна.

Карен улыбнулась своему отражению, нахмурилась, облизала губы и вытащила шпильки из прически, которая показалась слишком строгой. Господи, да у нее руки дрожат! Карен не ожидала, что так полюбит Артура Ландау, она ведь в жизни по парням не сохла, а тут сплошные нервы и переживания. Артур так часто где-то пропадал, что Карен нервничала и, даже ненадолго отвлекаясь, краем уха слушала, не загудит ли на подъездной аллее машина.

Когда Артур был дома, рядом с ней, Карен все равно нервничала, потому что до этого слишком скучала. Не успевала она насмотреться, налюбоваться, насытиться, как он снова уезжал.

Днем Артур отсутствовал почти всегда, а частенько и ночью. «Ради великого дела жертвы неизбежны», — часто повторял он. Интересно, что это за дело? Впрочем, Карен должна доверять Артуру, он работает во имя их будущего и будущего Германии.

Карен это понимала, в отличие от папы Ландау, с которым Артур спорил почти каждый вечер за ужином. Суть разногласий Карен не улавливала, но Артур постоянно срывался на крик и стучал кулаком по столу.

Если бы Карен не знала, как Артур ее любит, она бы подумала, что он злится и на нее. Любовью Артур занимался так, будто на ее теле вымещал злость. Потом он засыпал на смятых, мокрых от пота простынях, а у Карен после садистских упражнений ныли руки и ноги. Она чувствовала себя истерзанной тряпичной куклой и едва не плакала.

Утром Артур нежно касался следов своей дикой страсти и просил прощения. Он гладил лицо Карен, целовал в губы, потом укладывал ее, как морскую звезду, и покрывал поцелуями ее синяки, грудь и ноющий живот. Карен чувствовала: Артур забирает половину ее боли себе.

Когда Артур отсутствовал по две-три ночи подряд, Карен напоминала себе, как сильно она ему нужна.

После ее приезда в Мюнхен он изменился, хотя, вероятно, все шло своим чередом: безудержная страсть перерастала в нечто иное. В Лондоне Артур был пьян и одурманен любовью, а сейчас в его глазах читались другие мысли. Он смотрел на нее как через стекло. Тем не менее Ландау готовились к свадьбе — значит, наверное, волноваться не о чем.

Машина везла ее по окраинам, мимо больших домов с деревянными ставнями, чугунными воротами и старыми, почерневшими елями во дворах, затем свернула к центру.

Когда проезжали вокзал, Карен подумала о Майкле. Странно, что он больше не появлялся. Артур сказал, что заглянул в гостиницу, но Майкл Росс уже уехал, оставив в номере картину, свернутую рулоном. «Пусть будет у тебя, — сказал Артур. — Он ведь твой друг. Хорошая картина, красивая девушка. Полненькая, явно не ты».

Итак, девушка в летнем платье придерживала шляпу, а ветер развевал ее длинные волосы. Нежное лицо скрывала густая тень, но Карен тотчас узнала Элизабет. Картина лишний раз доказывала, что Майклу незачем возвращаться в Англию. Любовь любовью, но таким, как Артур, Майклу никогда не стать. Элизабет нужен заботливый муж. Если прозябаешь в бедности, никакая страсть не поможет. Хватит с них обеих Кэтфорда.

Однако сочные краски, поза Элизабет, ее волосы, пламенем летящие по ветру вскрыли невидимую рану, и Карен ощутила, что часть ее души умирает. Она стосковалась по Элизабет или по чувству, с которым написали эту картину?

Так или иначе, смотреть на картину было выше сил, и Карен убрала ее в шкаф.

Машина остановилась у Хофгартена. Ресторан, где Артур встречался с друзьями, был через дорогу, так что карта не понадобилась. Едва Карен открыла дверь, на нее обрушилась духота. К потолку неслись крики и взрывы смеха. Посетители стояли у накрытых к обеду столов. Карен протискивалась между стульями, просила посторониться, но ее либо игнорировали, либо не слышали. На тарелках высились горы мяса, от пустых пахло жиром. Табачный дым набился в ноздри и в рот.

Как неловко не знать, куда идешь, бестолково кружить по обеденному залу, прося одних и тех же людей посторониться! Все видели, что Карен одна. Две женщины с ярко-красной помадой на губах оглядели ее с ног до головы и усмехнулись. Какие-то мужчины стояли, скрестив руки на груди, и не желали двигаться, так что Карен пришлось протискиваться между ними. Вот они подняли руки и зажали ее внушительными животами. В бархатном пальто Карен потела.

Потом она увидела Артура. От жары его светлые волосы встали дыбом, как колючки, рубашка расстегнута. Он сидел спиной к стене в большой мужской компании. Они сдвинули несколько столов, но места для кувшинов с пивом, больших кружек, стаканов для шнапса и пустых кофейных чашек едва хватало. Артур рубил воздух руками, вероятно, для пущей выразительности. Потом он засмеялся. Карен стала ждать, когда он повернется и заметит ее.

Его сосед чиркнул спичкой, и Артур подался вперед, чтобы прикурить. Его длинные тонкие пальцы переплелись вокруг гладкой мускулистой руки с завернутым рукавом. В полутьме Карен не могла разглядеть второго мужчину, а Артур смотрел на него секунду, две, три, четыре… Смотрел не как через стекло. Карен захотелось уйти.

Тут Артур заметил ее и, улыбнувшись, стал выбираться из-за стола. Друзья подталкивали его, кричали, шутили, а на Карен не обращали внимания. Столы ходили ходуном, стаканы качались и выписывали в лужицах спирали. Карен, зажатая в угол, безропотно ждала. Вот Артур подошел, взял ее за руку и сквозь плотную толпу поволок к двери.

Артур явно ждет объяснения, и Карен выдает его залпом. Получается резко, совсем по-прокурорски. На людной улице она объявляет, что беременна.

В глазах Артура мелькает целый калейдоскоп чувств, но разобраться в них Карен не может. Кожа у Артура восковая, будто он ночь не спал. Он пахнет пивом и сигаретами, но его лицо прекрасно, Карен не в силах отвести глаз. Сегодня Артур другой, совершенно удивительный.

Артур роняет пиджак на тротуар и целует ее. Тело Карен охватывает усталость — рядом с любимым так всегда. Они не виделись лишь два дня, а ей кажется — целую вечность. Ноги подкашиваются. Карен хочется утонуть в его объятиях, не заниматься любовью, а просто спать. Одинокие дни и ночи выбивают из колеи. Сил нет, и, если бы Артур ее не держал, она бы упала.

Голоса прохожих и шум транспорта остаются где-то далеко. Артур снова целует Карен, гладит ее лицо.

Ничего серьезного. Артур принадлежит ей и никому другому. Артур ее любит.

— Мой малыш, — шепчет он.

Пусть мгновенье остановится, вот прямо сейчас, навечно, потому что никогда в жизни она не будет так счастлива.

Новый дом Артура и Карен в двенадцати милях от Мюнхена.

— Так лучше, — накануне переезда заверил Карен папа Ландау. — Друзья останутся в городе, и Артур чаще будет дома. Тебе так лучше.

У Артура была машина. В Мюнхен он ездил не реже, чем раньше.

Вокруг дома росли ели, и Хеде пугала, что в чаще живет великан-людоед, потому, мол, и птицы не поют. Чужих людоед не любит, так что когда появится малыш, на улицу коляску лучше не вывозить, особенно если родится пухлый белокурый ангелочек.