Джордж почти не сомневался, что литейную не спасти. Отец и дед строили ее с таким трудом, а он стал свидетелем краха. После университета у Джорджа язык не повернулся заявить отцу, что чугунные ворота, ограды, каминные решетки и запчасти его не интересуют. Не желая казаться жестоким и неблагодарным, он решил немного выждать и попросить разрешения освоить другую профессию. Ему хотелось путешествовать. Но через год началась война, и юношеские мечты так и остались мечтами.
Вопреки своему желанию, добровольцем Джордж не записался. Он был нужен в литейной. Из-за нехватки рабочих рук его, к великой радости родителей, в армию не призвали. Это стало первым шагом по дороге в никуда. Джордж жил дома, работал в литейной, знакомился с членами лондонского клуба, в котором состоял отец, с управляющими банка, где отец хранил сбережения, с друзьями отца, с их сыновьями. Кентских приятелей он растерял, а сейчас очень многих не было в живых.
Время от времени Джордж встречался с женщинами. С Констанс из Британской библиотеки он обедал, когда приезжал в Лондон, с разведенной Лилли Стивенс ходил в театр, с Дороти, вдовой и дочерью маминой подруги, откровенничал. Дороти мрачно заявляла, что любви больше не ждет, а хочет лишь доброты и дружеского участия. Он же — дурак дураком! — до сих пор мечтал о чем-то большем.
Годы пролетали мимо, семейное дело буксовало, буксовало и заглохло. Рассуждая логически, Джордж понимал, что в банкротстве литейной не виноват, хотя всегда чувствовал: в его руках она пойдет ко дну.
Его мать не представляла, как плохи дела, и Джордж надеялся, что объяснять ей не придется. Настоящее перестало интересовать маму много лет назад, и сейчас она жила смутными воспоминаниями. Она уже почти не помнила ни покойную дочь, которая была на два года младше Джорджа, ни брата, который умер от коклюша, ни мужа, которому успела порядком надоесть.
Сверток на багажной полке предназначался маме. «Вояж по Шотландии», новую настольную игру, Джордж купил в «Хамлиз» на Риджент-стрит. На следующей неделе Агнес (так звали маму) исполнялось восемьдесят два, и в подарок она просила только настольные игры с кубиком.
Вагон качался, и в сознании Джорджа в который раз появились крамольные мысли о свободе, которую он обретет после маминой смерти. Он продаст дом и то, что останется от литейной, и наконец отправится в путешествие — уедет туда, где его никто не знает и ничто не будет тяготить.
Джордж Мэндер подумал о своем арендаторе, Эдди Сондерсе, который потерял жену и ребенка. Сейчас жизнь Эдди состояла из пастьбы коров, починки заборов и стрижки овец, и Джордж ему завидовал. Пережив страшную трагедию, Сондерс наконец обрел покой. Мэндер не жалел, что отдал ему землю, — это был единственный по-настоящему импульсивный поступок в его жизни, — но удивлялся, отчего ему не приходило в голову использовать ее самому.
Разбудил Джорджа грохот: в его полусне с полки свалился портфель. Он открыл глаза. Молодая женщина поднимала с пола книжку.
— Извините, — проговорила она. — Я уронила книжку Тоби.
Лишь сейчас Джордж посмотрел на ее лицо. Серые глаза, веснушки. Ей же не больше двадцати, откуда у нее ребенок шести-семи лет?
— Простите, что мы вас разбудили, — извинилась девушка. Мальчик проснулся и льнул к ней.
Когда они пересаживались на другую ветку, носильщиков рядом не оказалось, и Джордж перенес дорожную сумку девушки. Сама она шла следом, держа мальчика за руку.
В Хайте девушку с ребенком встречали. «Рейчел!» — крикнула она. Секундой позже молодая брюнетка сжала ее в объятиях и поцеловала мальчика. Мэндер двинулся к выходу, слыша, как они болтают и смеются.
Небольшая толпа вышедших в Хайте быстро рассасывалась. День выдался туманный, довольно прохладный для августа. На пляжах в такую погоду никого, зато в парках аттракционов и кафе яблоку негде упасть. Скоро половина первого, но в литейную Мэндер не собирался. Надо было ехать домой, и поскорее: экономка согласилась заночевать, если он не вернется из Лондона в тот же день, и получилось именно так, значит, теперь она отпросится до завтрашнего утра.
В общем, впереди ровно полдня наедине с мамой.
Накануне Джордж оставил велосипед у ограды. Взять машину не позволяла совесть: он же рабочих сокращает. Седло намокло. Мэндер вытер его платком и поставил портфель на багажник, но закрепить не успел; портфель соскользнул на дорожку, и документы рассыпались по сырой крапиве. Джордж отругал себя за неловкость и чрезмерную совестливость. Сейчас машина очень бы выручила.
Рыжеволосая девушка и ее подруга выходили со станции последними. Маленький мальчик, Тоби, с любопытством уставился на Джорджа, ползающего в крапиве. Весело болтая, девушки и мальчик зашагали к дороге в Хайт.
Мэндер злился на любопытного мальчишку, на болтающих девушек, на свою мать, на литейную, на пустую Ромни-Марш. Если бы он мог остаться в Лондоне, провел бы утро в кофейне за свежими газетами, пообедал бы, сходил бы на выставку, в книжные заглянул…
Злоба и горечь исчезли так же внезапно, как появились. Джордж пожалел, что не попрощался с Тоби и его мамой, тогда они бы его запомнили. Или это было бы слишком назойливо? Девушка могла испугаться, вероятно, даже хорошо, что он не заговорил.
В последнее время Джордж отчаянно избегал неловких ситуаций. Мелкие обиды, которые люди наносят друг другу по чистой небрежности, выбивали его из колеи. Он все больше чурался людей, хотя наедине с собой ему было неуютно. Казалось, его кожа стала чересчур тонкой для шумных компаний, но и согреться без посторонней помощи уже не позволяла. Джордж Мэндер не признался бы, что одинок, но, пожалуй, так оно и было.
Мистер и миссис Шрёдер со старшими детьми уезжали на виллу Фейрхевенов в Амальфи.
— Надеюсь, тебе не будет скучно со мной одним, — сказал Тоби Элизабет.
Она сложила в его чемодан цветные карандаши и краски, хотя надеялась, что во время отпуска в Кенте мальчик будет играть на улице. «В Димчёрче лондонских малышей пруд пруди, — писала Рейчел. — Кривоногие, тощие, надрывно кашляющие, хромые — все скачут по пляжу с совочками и ведерками даже в самую мерзкую погоду. У маленького Тоби вмиг щеки порозовеют!»
— Я должен сидеть в тени. От солнца и ветра кожа воспаляется, ее лечат каламином или розовой водой.
— В Кенте почти всегда облачно, — успокоила его Элизабет. — А если подует ветер, за мной спрячешься.
Мистер Шрёдер распорядился, чтобы в Кент привезли пони, — вдруг Тоби захочет покататься. Пони решили держать у кузнеца в солтвудской конюшне, где Шрёдеры подковывали упряжных лошадей до того, как заменили их машинами.
— Фенн будет выезжать с пони и вам коня найдет, кроткого и спокойного. Нужно лишь позвонить или послать паренька, — сказал мистер Шрёдер.
Элизабет не стала говорить, что «позвонить» означало написать письмо или съездить на автобусе. У бабушки Лидии и Веры Росс не было ни телефона, ни «паренька», чтобы по поручениям бегал. Да и разве она, Элизабет, сможет сесть в седло?
Ингрид Шрёдер радовалась, что Тоби поживет у «обычных» людей.
— Хочу, чтобы мои дети увидели жизнь во всех ее проявлениях, — заявила она. — Снобизм — признак деклассированности.
Чемоданы отослали в Кент заранее, и Элизабет взяла с собой лишь дорожную сумку с чаем в термосе, бутербродами и книжками для Тоби, который уснул прежде, чем поезд отошел от платформы.
В купе зашел джентльмен, занял место в углу у самой двери и положил на багажную полку портфель и что-то в оберточной бумаге из «Хамлиз» — наверняка подарок для ребенка. Джентльмен приподнял шляпу в знак приветствия, сел и закрыл глаза.
Проводник шагал вдоль вагона и захлопывал двери. Элизабет сняла пальто и накрыла им Тоби, подложив рукав под щеку мальчика, чтобы обивка не раздражала кожу. Миссис Шрёдер подарила ей и это пальто, и платья с юбками — все длинное и свободное, так что вещи сидели неплохо, хотя Элизабет была выше и крупнее. Теперьдевушка напоминала себе Франческу Брайон — эдакая элегантная цыганка с дорогой сумкой, предпочитающая папиросы и водку.
