Наверное, можно сказать, что сила этой повести — в тонкостях ее переплетения с основной фабулой книги в целом Если рассматривать повесть в контексте всего «Сильмариллиона», станет видно, что ее узловая точка — «необдуманное обещание» Тингола: «Пусть в руке твоей окажется сильмарил из короны Моргота — и тогда, если Лутиэн этого захочет, она может отдать тебе свою руку», а рядом — соперничающее в безоглядности обещание Берена: «В следующий раз, когда мы встретимся, в моей руке будет сильмарил». В итоге оба обещания обретают ироническое осуществление. Но в процессе этого осуществления в дело вовлекаются другие нити, и, таким образом, по ходу дела возникает все больше ретроспективных вопросов. Герои этой повести вообще, как правило, жалеют о данных ими обещаниях. Клятва «в вечной дружбе и оказании любой помощи Барахиру и всем его родичам», данная Финродом, была порождена благодарностью и сердечной привязанностью, но, когда дело доходит до воплощения ее в жизнь, Финроду приходится ради этого причинить скорбь другим, отчего он скорбит и сам Интересно, что уже задолго до этого он предвидел, что некогда поспешит с клятвой и тем поставит себя в трудное положение, как он сказал Галадриэли: «Я тоже принесу клятву, и должен буду иметь свободу, чтобы ее выполнить, и уйду во тьму, и не останется от моего государства ничего, что мог бы унаследовать мой сын». Как же велика должна была быть его благодарность Барахиру, что он презрел собственное предсказание, и сколь ужасной была цена, которой ему пришлось впоследствии оплатить эту благодарность [421]! Объяснить это все якобы присущей Финроду спонтанностью чувств и поступков не удается. Размыслив над этим случаем, пойдем дальше и задумаемся о других подобных ситуациях. Агрессия сыновей Феанора против Берена тоже может показаться спонтанной, однако рассказчик как бы вскользь замечает «На них пало проклятие Мандоса». Обернувшись назад, мы вспоминаем, что это проклятие, в числе прочего, предвещает, что настанет день, когда «родич предаст родича», и вот сыновья Феанора замышляют предать своего сводного брата — внука второй жены их отца. Они ни на миг не забывают о том, что со дня освобождения Маэдроса [422]их называли «обделенными». Таким образом, их презрение к Берену усиливается еще и ревностью к Финроду. Эта ревность послужит в будущем причиной падения Дориата; погибнут и сами сыновья Феанора.

Коль скоро мотивы поступков тех или иных героев так непрозрачны, вернемся пока что к предложению Тингола — к сердцу всей повести: сильмарил за Лутиэн — в этом что–то есть! Берен делает вид, что не считает цену непомерной, называя сильмарил «дешевым выкупом». На самом же деле очевидно, что предложение Тингола — просто замаскированная попытка покушения на жизнь Берена в обход данной ранее клятвы, о которой Тингол уже успел пожалеть, — а он поклялся не убивать Берена. Однако в подоплеке всего этого может скрываться и еще более неблагородный мотив: не потому ли Тинголу так внезапно захотелось заполучить сильмарил, что за хорошо просчитанным импульсом ненависти скрывалась самая обыкновенная, нерасчетливая жадность? В атом случае оскорбительное предположение Берена — Тингол, дескать, ценит ежою дочь не больше, «чем вещь, сделанную руками мастера», — вполне справедливо, хотя сам он витого и не знает. Конец атом нити нащупывается только шестьюдесятью пятью страницами позже, когда гномы, в свою очередь, ищут предлога обмануть Тингола и пытаются облечь в красивые одежды свое истинное намерение — захватить сильмарил. Тингол отвечает гномам презрительно, как прежде Берен — ему. Однако желание Тингола скорее сродни тайной алчности гномов, а не намерениям Берена. Поэтому смерть первого «в глубоких пещерах Менегрота», вдали от света, который в его королевстве видел только он един [423], становится символом его нравственного нисхождения к жадности и лукавству.

Слова овладевают намерениями. Это и есть атмосфера тяготеющего над героями «рока», которую Толкин старается создать из клятв, проклятий, сделок, переплетая судьбы предметов, персонажей и королевств. В нескольких случаях эта атмосфера чувствуется в «Берене и Лутиэн» особенно остра

Чтобы почувствовать это по–настоящему, нужно обратиться к повести «О Тьюрине Турамбаре» («Сильмариллион») или — еще лучше — к расширенному варианту той же повести «Нарн и Хин Хьюрин» (НС). Одно то, что вариантов два, уже дает нам некоторое представление о том, как работал Толкин. Прежде всего, повесть «О Тьюрине Турамбаре» выборочно сжата, хотя в главном не пострадала. Последнее прозвище Тьюрина — Властелин рока — говорит о том, что в этой повести уделяется особое внимание понятию «рока» (doom),однако в версии «Сильмариллиона» слово «рок» на протяжении двадцати девяти страниц используется только десять раз — значительно реже, чем в сравнительно более короткой главе «Берен и Лутиэн». «Нарн» добавляет к тексту очень многое, и некоторые из добавлений весьма важны. Это заставляет задуматься — какой была бы повесть о Берене, если бы мы обладали полной или окончательной версией? Во–вторых, в обеих повестях о Тьюрине тексты, послужившие для них, по–видимому, источниками, переварены, по сравнению с изложенной в «Сильмариллионе» историей Берена, гораздо более основательно. Главный сюжетный рисунок повести о Тьюрине многим обязан «Сказанию о Куллерво» из «Калевалы», которое Толкин переложил стихами еще в 1914 году. В обеих историях герой теряет семью и растет приемышем, и в характере у него развивается нечто жестокое и своевольное. И там и там он женится на заблудившейся девушке (или соблазняет ее), а позже девушка узнает, что она — его сестра, и топится в реке; и там и там герой обнаруживает, что его мать ушла и родной дом опустел, а его самого все осуждают. Верный пес приводит Куллерво к месту, где тот встретил свою сестру, и Куллерво, как и Тьюрин, спрашивает у своего меча — согласен ли тот выпить его кровь? — на что тот, как и меч Тьюрина, саркастически отвечает:

Но, несмотря на все эти совпадения, прямо указывающие на источник, повесть о Тьюрине по стройности структуры превосходит повесть о Берене. Бросается, однако, в глава, что истинный смысл повести о Тьюрине окончательно проясняется только в «Нарн» (хотя особенно наблюдательные читатели могут уловить его и так).

«Нарн и Хин Хьюрин» сосредоточивает внимание на любимом вопросе Толкина: есть ли предел для порчи и насколько глубоко может проникнуть зло в человека, который ему сознательно сопротивляется? Возможно, самая главная из сцен повести — это сцена спора Моргота с его пленником Хьюрином на вершине Горы Слез, откуда видны все королевам мира. Здесь Моргот напоминает сатану в сцене искушения Христа из «Возвращенного рая» Мильтона. Однако у Толкина мотив искушения не играет особо важной роли. Вся соль — в угрозе Моргота: он угрожает Хьюрину, что погубит его семью и сломит его близких, «даже если все они сделаны из чистой стали». Нет, ты не можешь «того сделать, возражает Хьюрин, ты не можешь управлять ими издалека. Но Моргот открывает Хьюрину, что обладает властью наводить облака и напускать туманы: «...мысль моябудет тяготеть надо всеми, кого ты любишь, подобно роковой туче». Хьюрин отказывается верить в реальность этой угрозы и заявляет, что, по крайней мере, Моргот не может преследовать людей за порогом смерти и «за кругами этого мира». Этого Моргот не отрицает, не отрицает он и того, что ближние Хьюрина свободны оказать сопротивление злу. Остается ощущение, что Моргот лжет не во всем Заявляя, что Хьюрин недооценимет могущество Валар/ов/ (к которым принадлежит и он сам), он, возможно, говорит правду. Правда, как мы помним по сцене с «олифаном», проявление власти Валар/ов/ может быть приравнено к «случаю»…