— А ты случайно не знаком с мисс Уэллз, Дэйвид? — спросила Джеки.

Я покачал головой.

— Нет. Я видел ее только издали.

— Какая жалость! Она кого-то напоминает мне. Я не могу понять, кого именно, но я вспомню.

Она подставила щеку, чтобы я поцеловал ее на прощание. Что я и сделал.

— Ты не умеешь лгать, Дэйвид, — прошептала она.

— Пожалуй, — сказал я. — Поэтому я редко лгу.

Она улыбнулась мне. Мы с Джеки испытывали взаимную симпатию и понимали друг друга без слов.

— Но у тебя уже получается гораздо лучше, — с грустью заметила она. — Вот что значит водить дружбу с политиками. До свидания. Пожалуйста, передай привет Марии.

Когда я вернулся от Шрайверов, Джек находился в номере Мэрилин. Мэрилин лежала на диване в халате и обрабатывала пилочкой ногти; голова у нее была обмотана полотенцем. Джек, без пиджака, вышагивал по комнате, держа в руках желтые листы бумаги, и читал вслух.

— На, взгляни, — предложил он.

Это была толковая речь, гораздо лучше той, что вручил ему Эдлай.

— Неплохо написано, — сказал я.

— Неплохо — это еще не хорошо. — Он взял у меня листы с речью, прошел в дальний конец комнаты и начал декламировать. Он прочитал первую страницу — с жестами, паузами, в общем, все как полагается. Мэрилин, не отрываясь от своего занятия, посмотрела на него со скрытой напряженностью во взгляде.

— Не забывай брать дыхание в нужный момент, милый, — напомнила она. — Иначе ты начнешь хватать ртом воздух или твой голос вообще сойдет на нет в том самом месте, где останавливаться нельзя ни в коем случае…

Лицо Джека выражало суровую решительность. Такое выражение появлялось у всех Кеннеди, когда они намеревались овладеть какими-либо трудными или новыми навыками. Но больше меня удивило то, что он с готовностью внимал советам женщины.

Он начал читать сначала, на этот раз так, как нужно, — ровно, с глубокой искренностью в голосе, делая длинные выразительные паузы там, где это было необходимо.

— Все равно чего-то не хватает, — сказал он. Весь пол в комнате был усыпан скомканными листами бумаги, — должно быть, он уже не раз переделывал свою речь. Смяв первую страницу, он направился к двери в свой номер, открыл ее и зашвырнул бумажный комок под потолок.

Через раскрытую дверь я увидел, что в соседнем номере собрались помощники Джека, и там тоже кипит работа: на диване, прижав плечом к уху телефонную трубку, вытянулся Бобби; за маленьким столиком, ссутулившись, что-то быстро писал Тед Соренсен; другие знакомые и незнакомые мне люди работали с картотекой или разговаривали по многочисленным телефонам, которые в срочном порядке были установлены в номере Кеннеди. За многие годы я пришел к выводу, что политика разрушающе действует на гостиничные номера, и номер Джека был ярким тому примером. Он напоминал казарму, в которой разместилась оккупационная армия, — в нем стоял запах сигаретного дыма, пота, несвежего кофе.

— Все это недостаточно жестко, — заявил Джек.

— Но нельзя же бросаться с нападками на Эйзенхауэра, — заметил Соренсен, поднимая голову от своих записей.

Джек задумался. Ему очень хотелось выступить с нападками на Эйзенхауэра, к которому он относился с некоторым презрением, но он не мог не согласиться с Соренсеном, что это было небезопасно, ведь Эйзенхауэр пользовался огромной популярностью в стране.

Мэрилин оторвалась от своего занятия и подняла голову. Лицо ее было серьезно, и поэтому, как это ни странно, она казалась гораздо моложе, почти что школьницей, которая никак не может справиться с домашним заданием.

— Артур, мой муж, говорит, что Никсон выполняет за Эйзенхауэра всю грязную работу, — прошептала она, должно быть, не желая, чтобы Соренсен услышал ее. — Он говорит, что именно поэтому Айк может себе позволить бороться с противниками в корректной форме.

Улыбнувшись, она снова занялась ногтями. Мы с Джеком посмотрели друг на друга. В другое время Джек вряд ли проявил бы интерес к левым взглядам Миллера, но теперь он призадумался.

— Проклятье, да мне и не надо выступать против Эйзенхауэра, — прокричал он Соренсену. — Все и так знают, что в борьбе за пост президента он обходится без личных выпадов против своих соперников только потому, что эту грязную работу взвалил на себя Никсон. Вот об этом я и скажу.

— Это рискованно.

— Вставь это, — резко бросил Джек. Он относился к Теду Соренсену с некоторой долей раздражения. Соренсен помог Джеку написать книгу “Черты мужества”, и многие считали, что он и есть настоящий автор книги, которая завоевала Пулитцеровскую премию. Чтобы положить конец этим слухам, Джек хранил у себя в столе одну страницу первого варианта книги, которую он переписал своей рукой, — в качестве доказательства своего авторства. Какие чувства он испытывал, когда Мэрилин подсказала ему одну из самых удачных мыслей его выступления, этого я не знаю.

Мы еще немного поболтали. Затем Мэрилин, следуя своему привычному ритму жизни, встала с дивана, потянулась, выставив напоказ почти всю грудь, и направилась в ванную принять душ и переодеться.

Мы с Джеком смотрели на Мэрилин, не в силах скрыть друг от друга свое восхищение, затем опустились на диван, с которого она только что встала. Мы сидели рядом, и я не мог не заметить, что у него очень усталый вид: кожа на лице натянулась, под глазами темные круги, взгляд мутноватый, как у алкоголика, — результат двухдневной напряженной работы почти без сна. Джек был вынослив, никто не мог сравниться с ним в умении бороться на пределе возможностей (даже Бобби, когда пришел его черед), но и его силы были не безграничны. Он находился в том возрасте, когда еще можно не обращать внимание на усталость, но долго работать без отдыха он уже не мог.

— Как там Джеки? — спросил он.

В ответ на мой волнообразный жест он вздохнул.

— Что, настроение не очень хорошее?

— Плохое.

— Я не знал, что так все получится. — Трудно было понять, что он имел в виду: отношения с Мэрилин или борьбу за пост вице-президента. Впрочем, это не имело значения.

— Тебе не мешало бы сходить к ней. Она чувствует себя очень одинокой.

— Что ж, наверно, ты прав. — Он произнес это как-то безразлично.

— Джек, я знаю, это не мое дело, но она из-за чего-то очень сердится, и это серьезно . Я заметил еще тогда, когда был у вас в Хикори-Хилл в последний раз. Сейчас то же самое — холодный, яростный гнев, и он вызван не недавними событиями… Ты считаешь, что я лезу не в свое дело? Или что я несу вздор?

— Ты все говоришь верно, Дэйвид, — мрачно произнес он, вскидывая брови. Ему хорошо было известно, что я прибегаю к подобным выражениям только в том случае, если не вижу другой возможности втолковать ему то, что я хочу сказать.

— Джеки знает о Мэрилин?

Он пожал плечами.

— Да, наверное. Не о том, что она в Чикаго. А вообще. Да, знает.

— В этом все дело?

— Да нет, не в этом. Ты же знаешь, у нас с Джеки… — Он замолчал, подбирая нужное слово, а может, просто сожалел, что позволил втянуть себя в этот разговор, — существует как бы договоренность ?

Я кивнул. Эта “договоренность” между Джеком и Джеки была одной из самых больших тайн Кеннеди, даже я не понимал, что это за договоренность. Уже тогда почти все были озадачены тем, с каким равнодушием и иронией она мирится с постоянными изменами Джека, можно сказать, считает, что это в порядке вещей. Позже, когда Джек уже был президентом и они жили в Белом доме, рассказы об остроумии и выдержке Джеки стали частью легенды о Кеннеди, вернее, о неприглядной стороне жизни Камелота. Двух “готовых на все” молодых белокурых секретарш Джека она презрительно называла “Фидл” и “Фэдл” и “собачонки из Белого дома”. Рассказывали, что, обнаружив как-то под подушкой супружеской постели черные трусики, Джеки вручила их мужу и попросила вернуть этот интимный предмет туалета непосредственному владельцу, потому что трусики не ее размера.