Мы стояли плечом к плечу возле камеры и осветительной аппаратуры. С трех сторон нас окружали зрители и фотокорреспонденты; они тесно подступили к ограждениям, и широкоплечие полицейские с мокрыми от пота спинами следили за тем, чтобы толпа не снесла их. Только в Нью-Йорке можно собрать в час ночи такое скопище людей, и Уайлдер должен был это предвидеть. Если бы спросили моего совета, я предложил бы ему провести съемку в девять утра. В это время все горожане спешат на работу, и им ни до чего и ни до кого нет дела, даже до Мэрилин, у которой юбка задрана выше головы.
У фургонов, в которых переодевались актеры, возникло какое-то движение. Заглушая жужжание кондиционеров, установленных в них, с ревом заработали мощные генераторы и зажглись осветительные приборы. Заметив это, Уайти тут же нырнул в темноту.
Минуту спустя в круг света перед камерой вступила Мэрилин. Она была такая ослепительная, что я и по сей день помню всю ее до мельчайших подробностей — белая плиссированная юбка, открытые белые туфли на высоких каблуках, отливающие платиновым блеском белокурые волосы.
Она улыбнулась и застенчиво помахала толпе рукой, как бы говоря: “Да, это я”. Гул голосов на мгновение стих, словно собравшиеся не верили своим глазам. Затем все вокруг огласилось яростным шумом: толпа зааплодировала, засвистела. Люди выкрикивали ее имя, отталкивая и отпихивая друг друга локтями, висли на барьерах, пока перед ними не выстроились полицейские, угрожающе размахивая дубинками.
Но в этом яростном гомоне не чувствовалось враждебности. Для собравшихся здесь людей Мэрилин была воплощением их мечты, символом всего того недостижимого, о чем грезят обычные смертные, — символом чувственной нежности, очарования, славы, богатства, счастья. А может быть, она была для них живым доказательством того, что и простой смертный может достичь всего этого. О да, они видели в ней символ сексуальности, но не только. Рита Хейуорт была символом сексуальности, и Джин Харлоу — тоже, а Мэрилин была своя, соседская девушка, которая стала настоящей звездой. Она была для них той, которую желает каждый мужчина или которой мечтает стать каждая женщина. Притягательная сила Мэрилин заключалась не только в ее сексуальной неотразимости — она в какой-то степени являлась воплощением того всенародного, но неясного устремления, которое мы называем “американской мечтой”.
В этом ажиотаже не было ничего фальшивого. Мэрилин любила поклонников, поклонники любили Мэрилин — это был симбиоз в своем наиярчайшем выражении. Освещенная огнями, она сделала пируэт; она уже стала взрослой женщиной, и люди начали забывать, сколь грациозной она может быть. Не имея природного дарования танцовщицы, она упорно и много работала, чтобы ею стать.
Ей это удалось, и поэтому она никогда не сомневалась, что сумеет также стать настоящей актрисой.
Толпа зааплодировала. Мэрилин послала воздушный поцелуй в знойную, душную ночь, окутавшую Манхэттен; толпа была в восторге.
Позади нее в тени стояли какие-то люди. Я тщетно искал глазами ее мужа; оказалось, он стоит рядом со мной; его провели сюда как одного из зрителей, имевших особое разрешение. Джо был сердит и расстроен оттого, что его отодвинули в сторону. Он казался потерянным и несчастным. Я не испытывал к нему жалости. Ведь сам он вряд ли Позволил бы Мэрилин стоять рядом с ним во время бейсбольного матча, когда у него в руках бита.
Он ушел из спорта три года назад, но по-прежнему сохранял спортивное телосложение — неудивительно, что такие физические данные привлекли Мэрилин. Но при виде этой огромной толпы он дрожал от злости. Джо напряженно двигал желваками, пережевывая свою ярость, словно жвачку; глаза, потемневшие от гнева, тупо смотрели перед собой. От неимоверного напряжения руки у него тряслись, как у старика. Я отодвинулся от него — если бы ему вздумалось ударить кого-нибудь, я не хотел бы стать его жертвой.
К своему удивлению, я обнаружил, что рядом со мной стоит ребенок, мальчик десяти-одиннадцати лет, — я не мог точно определить его возраст, поскольку своих детей у меня не было. Я был поражен: что делал в такой чае на улице этот мальчик и как ему удалось пробраться сюда, на этот клочок пространства, где позволено было стоять только избранным зрителям, таким, как ди Маджо и я? Это был мальчик хрупкого телосложения, лицо — невинное и одновременно очень серьезное. Он был одет в бейсбольную куртку, на которой спереди было вышито его имя “Тимми”; в руках он держал красный блокнот. Мальчик не отрываясь смотрел на Мэрилин, с еще более яростным напряжением, чем ди Маджо, смотрел так, будто Мэрилин принадлежит только ему одному.
Обычно Мэрилин всегда очень нервничала во время съемок, но сейчас она казалась спокойной — возможно, потому, что демонстрировать ноги ей было легче, чем говорить по памяти текст. И конечно же, ее воодушевляла толпа зрителей.
Она шагнула из освещенного круга, обернулась так, будто только что вышла из театра с Томом Юэлом, застыв на мгновение в нерешительности, потом встала на решетку и засмеялась; из метро вырвался легкий ветерок, юбка на ней взметнулась вверх, оголив колени. Она застенчивым движением одернула юбку. Из толпы раздались крики одобрения и свист, не очень громкие, словно собравшиеся здесь ее поклонники ожидали чего-то большего. Ди Маджо, стоявший недалеко от меня, облегченно вздохнул.
По окончании съемок первого дубля наступило обычное бесконечное ожидание, пока Уайти подправлял на Мэрилин грим, а ассистенты готовились к следующей съемке, переговариваясь по рациям. Софиты выключили, чтобы можно было перенаправить их свет, опять включили, проверяя, правильно ли они установлены, снова выключили — Мэрилин терпеливо ждала. Уайлдер суетился возле нее, жестами объясняя ей что-то. Раз или два он продемонстрировал, как она должна двигаться и стоять, каждый раз в заключение чуть сгибая колени. Тимми что-то быстро писал в своем блокноте. Я понял, что он, совсем еще ребенок, принадлежит к тому типу людей, которые рождены быть поклонниками-фанатами.
Зажглись софиты. Мэрилин и Юэл вернулись под навес. Помощник оператора держал наготове “хлопушку”; Уайлдер возле камеры озорно улыбнулся, и она еще раз повторила ту же сцену — только теперь из-под решетки дул сильный ветер.
Она резко повернулась на каблуках, и юбка на ней, словно отпущенный парус, взлетела до плеч. Закинув голову, она засмеялась и попыталась одернуть юбку, явно наслаждаясь налетевшим вихрем и одуряюще душной знойной летней ночью, — она любила чувственные наслаждения.
Толпа заревела от восторга. Все утонуло в оглушающих криках, свисте, аплодисментах. В ответ Мэрилин закружилась, как балерина, затем, как показал ей Уайлдер, низко присела, чтобы юбка опустилась. Ее захлестнуло возбуждение толпы, и, кто знает, может, и сама она была на грани экстаза, ибо она не просто стояла в центре всеобщего одурманивающего волнения, но творила его. Мэрилин весело закружилась в ярком круге света. Том Юэл (он знал, что на него уже никто не обращает внимания) стоял рядом, глядя на нее застенчиво и восхищенно.
В эту ночь ей пришлось повторять эту сцену более тридцати раз — последний дубль сняли в пятнадцать минут пятого. Уайлдер включал “ветер” все сильнее и сильнее, пока юбка Мэрилин не поднялась выше головы. Уайти, надо отдать ему должное, хорошо поработал: несмотря на то что на Мэрилин был направлен яркий свет, под ее трусиками не было заметно и тени треугольничка, хотя ягодицы просвечивали четко, и с некоторых точек — особенно сзади — она казалась почти голой.
В ту ночь появилась и знаменитая фотография, которую впоследствии увеличили, чтобы вырезать контур Мэрилин Монро высотою в сто футов. Этот контур водрузили над зданием театра “Лоуз Стейт” на Бродвее. Эту же фотографию, но в натуральную величину, Джек Кеннеди попросил прикрепить на потолок над его койкой в больнице, где два месяца спустя ему делали операцию на позвоночнике. Эту фотографию многие годы печатали на футболках, кружках и сувенирах по всему миру. Наверное, это самая известная фотография Мэрилин — вечный всенародный символ сексуальности.
