Мэрилин озадаченно оглядела свои апартаменты, как будто здесь жил кто-то другой, а не она сама. Она и пальцем не пошевельнула, чтобы придать комнатам домашний уют, но поскольку она жила здесь еще до того, как решилась на разрыв с компанией “XX век — Фокс” и вышла замуж за Артура, то ей казалось, что вся ее жизнь в последующие годы просто приснилась ей и она вообще отсюда не уезжала…

Она разделась, открыла бутылку шампанского и запила им несколько таблеток, которые приобрела в магазине “Швабе”. Расхаживая по квартире обнаженной, она время от времени ловила в зеркале отражение своего голого тела; каждый раз ей казалось, что перед ней привидение, и только ярко-красный шрам служил подтверждением тому, что это тело принадлежит живому человеку. Она позвонила в службу, отвечавшую на телефонные звонки в ее отсутствие, но ей сказали, что никто не звонил, и от этого она еще сильнее ощутила свою призрачность — как такое может быть, что все позабыли о самой знаменитой и самой сексуальной актрисе Голливуда! Потом она припомнила, что дала указание секретарше периодически менять номер ее домашнего телефона, потому что ей надоедали звонками всякие идиоты — люди, которым она давала свой номер телефона, сообщали его своим знакомым, и в конечном итоге его узнавали какие-нибудь кретины-поклонники… Меняя номер, она лишала многих нужных ей людей возможности дозвониться до нее, а часто и сама не могла вспомнить свой телефон…

Она вошла в спальню. Над ее кроватью висели два плаката с фотографиями Джека, которые были выпущены во время избирательной кампании. Джек смотрел на нее сверху вниз своим твердым, мужественным взглядом; этот взгляд помогал ему завоевывать голоса избирателей. Мэрилин послала ему воздушный поцелуй, чувствуя легкое головокружение от долгого перелета, шампанского и таблеток; кроме того, она много часов ничего не ела. Затем она надела брюки и свитер. Ей нужно было принять ванну, но возиться не хотелось, поэтому она просто наложила на лицо макияж, обвязала шарфом волосы и, взяв ключи от машины, пошла в гараж. Сев в свой “кадиллак”, она вырулила на улицу.

В кабинет доктора Гринсона можно было войти через черный ход — обычно им пользовались пациенты из числа знаменитостей, не желавшие, чтобы их видели посторонние. Гринсон не принадлежал к ярым приверженцам учения Фрейда, которые настаивали, чтобы их пациенты принимали сеансы лежа на кушетке, но Мэрилин это нравилось, так как в лежачем положении она чувствовала, что может разговаривать свободнее. Все свои самые разумные речи она почему-то всегда произносила, лежа на подушке.

Доктор Гринсон опустил жалюзи, и его изысканно обставленный кабинет погрузился в полумрак. Он сел в кожаное вращающееся кресло; его красивое лицо дышало томным удовлетворением, словно он только что вкусил наслаждений с женщиной.

— Так как у нас дела? — спросил он.

— Нормально.

— Вот как?

— Ну, вообще-то не совсем.

— Послеоперационный период никогда не бывает легким. Вы перенесли серьезную операцию. Вернее, две операции. Не надо ждать от своего организма чуда.

— Вообще-то, я чувствую себя хорошо. Ну, то есть после операции и так далее.

— А как с работой?

— Вот это как раз меня и угнетает. Наверное, я буду сниматься с Дином Мартином в той картине, если “Фокс” когда-нибудь включит ее в график. Ставить фильм должен Джордж Кьюкор.

— Да, знаю. И сценарий читал. По-моему, эта роль как раз для вас. Я на полях написал кое-какие свои пожелания — по поводу диалогов и тому подобное.

Доктор Гринсон, как и все в Голливуде, воображал себя сценаристом.

— Я чувствую себя какой-то потерянной, — пожаловалась Мэрилин. — Меня словно несет по течению.

— И все время появляются новые мужчины?

— И это тоже. Видите ли, я не понимаю, ради чего я все это делаю. Новый мужчина. Очередной фильм. Еще одна таблетка. К чему все это?

— Вам надо научиться любить жизнь ради самой жизни. Вы должны разработать для себя план, поставить какую-нибудь цель, причем не обязательно связывать это со съемками фильма. Может быть, вам стоит подыскать себе дом… Это конструктивный ход, жизнеутверждающий… Я знаю одного хорошего агента по продаже недвижимости. Попрошу, чтобы он позвонил вам. Я знаком с одной женщиной, которая будет для вас прекрасной экономкой. Именно такая женщина вам и нужна, вы будете от нее в восторге… А что у нас с личной жизнью? Есть новости на этом фронте?

Она терпеть не могла фразу “личная жизнь”, но сейчас никак не выразила своего отношения. Когда доктор Грин-сон говорил о сексе, он употреблял выражение “моменты интимной близости” — во всяком случае, она думала, что он имеет в виду именно это. Но Гринсон как-то объяснил ей, что “моменты интимной близости” не обязательно связаны с сексом. Для нее это было новостью, а ее знакомые мужчины, наверное, удивились бы еще больше, если бы услышали такое объяснение.

— Ну, из-за операции и прочего ничего особенного… Меня по-прежнему тревожат те же сны…

Гринсон подался вперед, глаза заблестели. Сны его интересовали больше всего.

— Мне все время снится, что я собираюсь выйти замуж за Джека Кеннеди, — сказала она.

Он кивнул, как будто это был вполне обычный сон.

— Это даже не то чтобы сон …

— Да?

— Это как бы происходит в моем сознании, мне и впрямь кажется, что это должно произойти ?

— Ничего страшного , — успокоил ее доктор Гринсон. — Грезы — это предохранительный клапан нашего подсознания. — Он улыбнулся, словно только что придумал удачную фразу, которую еще не раз сможет использовать в своей работе.

— Вы думаете? — сказала она и, немного помолчав, добавила: — Но, видите ли, дело в том — я не уверена, что это просто грезы…

Она сидела рядом с Питером Лофордом в ресторане “Чейзенс”. На ней было ее лучшее черное платье на бретельках, и она не испытывала абсолютно никакой боли. Во главе стола сидел Фрэнк, Сэмми — по другую сторону от нее, за ним — Дино и еще много других членов “банды”.

Сначала все они были на вечеринке в доме Фрэнка, где, как ей казалось, они вели себя не очень хорошо, — хотя, к счастью, подробностей она уже не помнила. Потом они пришли сюда, так как Дино заявил, что проголодался. После они отправятся в Голливуд на какое-то представление — Сэмми уверяет, что они должны обязательно посмотреть его. Оттуда, наверное, опять вернутся в дом Фрэнка, будут играть в покер и пить, а может, поедут к Питеру в Малибу…

Время от времени лицо Питера расплывалось у нее перед глазами, что было крайне странно, и она решила, что это от таблеток, которые Лофорд дал ей, чтобы “излечить ее от хандры”. Она и Питер украдкой выкурили пару сигарет с марихуаной — украдкой, потому что Синатра, несмотря на свою репутацию любителя шумных забав, не желал, чтобы у него в доме употребляли наркотики. Кроме того, она выпила много шампанского на пустой желудок, и теперь у нее было такое чувство, словно она плывет по воздуху, как аэростат, патрулирующий воды Тихого океана; такие аэростаты иногда появлялись недалеко от берега…

Сначала Лофорд кидался во всех хлебными шариками, только Фрэнка не трогал, потому что тот не понимал подобных шуток. Но теперь он успокоился, или, может, у него просто кончились шарики. Лофорд сидел, прислонившись к ней, и обменивался непристойными оскорблениями с Сэмми, а она сидела между ними и хихикала.

— Иди ты в жопу, парень, — беззлобно сказал Сэмми. — Ты вообще знаешь, с кем говоришь?

— С крючком, — дружелюбно отозвался Лофорд. — С одноглазым негром, который сношается с белыми бабами.

Сэмми Дейвис-младший медленно и с достоинством покачал головой.

— Ну нет, парень, — возразил он. — Ты разговариваешь с евреем ! Я принял другую веру, ты что, забыл? Ты должен относиться ко мне с уважением, я — представитель богоизбранного народа.

— Странно, ты совсем не похож на еврея.

— Твое счастье, развратный англичанишка, что внешность — это не самое главное… Когда мы последний раз виделись с Джеком, — Дейвис приподнял бокал, словно произносил тост, — с твоим многоуважаемым шурином-президентом, я сказал ему, что, если он захочет направить в Израиль нового посла, я к его услугам.