— Слишком красивое, а потом, оно от Зигрено…

— От Зигрено? — Леон рассмеялся и принес из гостиной белое платье и сертификат. — Ты не читала, что здесь написано?

— “Костюм Гвинезеры, проект “Рыцарь телеги”, — прочла я, — изготовлен Домом “Маркиз Леон”. Монограмма “М. Л.” на щите со львами? Дом “Маркиз Леон” — твоя фирма?

Он повел бровью и улыбнулся, глядя мне прямо в глаза.

— Леон, а существует вообще что-нибудь на свете, что не имеет к тебе отношения?

— Отсутствие аппетита, — таинственно прошептал он.

В ближайшем кафе мы заказали, похоже, все меню. Я даже не представляла, что можно съесть столько, сколько съел Леон. В очередной раз налив нам вина, он предложил выпить за успех нашей завтрашней поездки, но я опять возразила:

— К чему такая спешка? Монахи никуда не денутся!

— Ты должна вступить в наследство до нашей свадьбы.

— Ты рассуждаешь как Зигрено. Или это ты делаешь мне предложение?

— Предложение сделала ты утром в Сакре-Кёр, и я, как помнишь, согласился в присутствии кюре.

— Да, это серьезный свидетель.

— Если совсем серьезно, ты ведь ничего не знаешь обо мне.

Я сказала, что знаю уже о его древнем происхождении и о Доме “Маркиз Леон”. Леон махнул рукой.

— Все так, но у меня есть взрослая дочь, она живет у бабушки. У нас с ней неважные отношения после смерти моего отца. Она с ним очень сблизилась, когда погибла ее мать, моя жена.

— Ты любил свою жену?

Леон растерялся. Он не был готов к такому вопросу, вернее не думал, что Катрин спросит именно так. Когда жены не стало, он ощутил огромную пустоту и свою вину, такую же огромную, но к жене он никогда не испытывал тех чувств, какие сейчас в нем будит его королева.

С самого детства Леон и Клодин знали, что рано или поздно поженятся, потому что так решили их родители. Она была старше Леона на полтора месяца и всегда верховодила в играх. Девочка и мальчик на маленьких пони… В Эшдон-хаусе, доме матери-англичанки Клодин, на чердаке они обнаружили целый склад довольно хорошо сохранившихся старинных платьев, корсетов, камзолов, накидок, шляп и прочих сокровищ. “Мы будем венчаться в этих нарядах”, — заявила двенадцатилетняя Клодин… А потом они вместе учились в Сорбонне, Леон изучал историю европейского искусства, а она — этнографию. Они поженились, едва достигнув двадцати одного года. Два бесстрашных всадника, два друга под парусом отцовской яхты, две подружки за швейными машинами среди вороха лекал и кусков тканей… На церемонии венчания все родственники ахнули, увидев жениха и невесту, словно сошедших с портретов семнадцатого века.

Это была первая совместная работа Клодин и Леона по реконструкции исторического костюма. Возможности компьютеров того времени не позволяли еще моделировать и рисовать на экране, и все выкройки они делали вручную, экспериментируя с расчетами и приемами кроя. Посыпались заказы, и они не успели оглянуться, как образовался Дом Моды “Маркиз Леон”, пошли заказы от музеев и кинематографистов…

Леон занимался диссертацией по европейскому костюму двенадцатого-тринадцатого веков, попутно работая для кино и консультируя выставки и коллекционеров, а Клодин растила дочь, контролировала дела Дома моды, затеяла реставрацию в Монтрей-Белле, уговорив старого маркиза открыть замок для посетителей. К тому времени Леон уже приобрел достаточную известность и, почти не бывая в Монтрей-Белле, занимался исключительно собственной персоной. И он долго не знал, что жена находила время, чтобы по-прежнему вручную из обрезков бархата, парчи и атласа шить покрывала в технике “пэчворк”, сохранив юношеское увлечение этнографией. А после ее гибели какое-то мелкое издательство неожиданно для Леона прислало несколько экземпляров тоненькой книжки стихов Клодин и смехотворный гонорар…

Леон почувствовал, что слишком долго молчит, а Катрин терпеливо ждет ответа, виновато поправляя волосы.

— За нас все решили наши родители, но мы были очень близкими друзьями с самого детства и даже не представляли, что можем повенчаться с кем-то другим. “Маркиз Леон” — такое же наше детище, как и Клео.

— Так зовут твою дочь?

— Да, жена хотела, чтобы в ее имени слышалось мое. — И ее тоже, мысленно закончил Леон.

— Я ее понимаю… Она была красивой?

— Катрин, я не хочу никого сравнивать. Каждый человек неповторим, к тому же она была творческой личностью. Я не замечал и не ценил этого. — Леон пристально посмотрел на Катрин, она слушала внимательно. — Жена занималась делами нашего “М. Л.”, а из остатков тканей шила лоскутные одеяла. Я узнал об этом, только когда она начала учить шить маленькую Клео.

— Забавно, — Катрин усмехнулась, — обеспеченные благородные дамы корпят над одеялами из лоскутков. Нет, я понимаю, это тоже вид искусства, забыла, как называется…

— Пэчворк. Я не вижу в этом ничего зазорного. Благородные дамы прошлого только и делали, что вышивали да ткали покрывала и гобелены, пока их сеньоры воевали и охотились. А чем, по-твоему, должны заниматься благородные дамы?

— Музыкой, я не знаю, танцами, поэзией… Леон вздохнул и посмотрел куда-то вдаль.

— Помнишь, в Шиноне девушка пела про то, как она влюбилась и полетела? Это стихи моей жены. Я впервые прочитал их, когда вышла книжка, но Клодин уже не было, я не мог спросить, почему и кому она их написала… Потом ты мне рассказала, как летала над Шиноном, а несколько часов назад я полетел вместе с тобой… И я понял: когда любишь, умеешь летать! — Он замолчал, переводя дыхание. — И еще я понял, что дружба — это, конечно хорошее чувство, но ее недостаточно, чтобы получать взамен, отдавая любовь. Я очень виноват перед ней. Я был слишком удачлив и слишком влюблен в себя, я не хотел и не умел любить кого-то еще. А теперь я умею любить. Я действительно люблю тебя!

— Выходит, ты любишь меня, как бы искупая свою вину за нелюбовь к покойной жене?

Леон испугался: одной фразой Катрин объяснила очень многое. Но не все! Он не успел ответить, как она заговорила снова:

— Я не смогу заменить ее тебе. Я не умею шить лоскутные одеяла и не пишу стихов… Я совсем другая.

Леон улыбнулся и облегченно вздохнул.

— Заменять, моя королева, никого не нужно. Я же люблю именно тебя, а не кого-то другого. Ты научила меня летать.

Франсуа приехал часа в два. За это время Леон успел побывать в “М. Л.”, где “в честь своей королевы победил парочку драконов”. Мы пообедали и отправились в дорогу.

Переночевав в Сен-Мало, к воротам аббатства Мон-Сен-Мишель мы попали только в полдень. С берегом громаду города-монастыря соединяло шоссе, проложенное по дамбе, пересекающей юго-восточную часть залива Сен-Мало, и мне казалось, что наш “линкольн” — это корабль, потому что с обеих сторон расстилалась только сияющая на солнце гладь моря, а впереди, прямо из волн вырастал сказочный замок на гранитной скале.

— Как нам найти настоятеля? — спросил Леон у ворот.

— Он должен быть у себя в покоях, утренняя служба как раз закончилась, — ответил пожилой монах и подробно объяснил, как добраться до апартаментов аббата и где следует припарковать машину. — Подниметесь наверх, — монах показал на самые внушительные строения, — и попросите кого-нибудь проводить вас в приемную мсье аббата. Вы представитесь его референту, брату Аннуцио, назовете ему цель своего визита, и он доложит о вас мсье аббату Клернону.

— Простите, как имя вашего настоятеля?

— Вы, вероятно, еще не знаете, мсье, у нас новый молодой аббат — мсье Клернон.

— Жак Клернон?

— Да, мсье. Вы уже слышали о нем?

— Возможно.

Франсуа поставил “линкольн” на стоянке. Я взяла в руки ларец с “вассалами” и тестаментом, а Леон — меч, завернутый, чтобы не эпатировать публику, в кусок плотной ткани. Мы взбирались по узким улочкам самого настоящего средневекового города, опрятного и чистенького, как на рекламном проспекте.