— От шельмец! А то я не знаю, что парням-то сказать. Позвоню-позвоню, гуляйте, ваше дело молодое. — И старик скрылся в какой-то дверце рядом с калиткой.

Внутри крепостных стен оказался целый город. Луна освещала множество строений, внушительных, но давным-давно полуразрушенных, без крыш, с мрачными провалами пустых окон, с одинокими лестницами, забывшими, что их когда-то окружали стены. Были и полноценные здания, вокруг некоторых громоздились строительные леса или даже шла реконструкция, но это еще больше подчеркивало усталость и одиночество никому не нужных устаревших воинственных сооружений. Такую же грусть вызывает старый боевой генерал, которого жестокое время превратило в забавного склеротического старичка, теряющего где попало вставную челюсть. Его соратники давно ушли в мир иной, туда же ушли и их дети, даже внуки их состарились. А новое поколение лишь понаслышке знает о героических днях генерала и с насмешкой взирает на пережившего свой век ветерана, не в силах поверить, что он тоже был молод, как они, а они в свое время станут жалкими стариками.

Мы медленно брели по крепости, луна, которая как раз очень хорошо помнила былую мощь и славу Шинона, нахально высвечивала самые неприглядные и заброшенные уголки. У меня сжималось сердце, я казалась себе такой же старой и ненужной, а Леон — лишь призраком, каким-то чудом преодолевшим толщу веков, чтобы поманить меня нереальной любовью, а потом бросить доживать свой век, как эта крепость, оставленная временем беззастенчивым взорам любопытных.

— Даже днем искать здесь бесполезно, — вздохнула я.

— Тебе не нравится гулять в лунную ночь по замку?

— Эти руины наводят на меня ностальгию, мы ведь оба совсем немолоды, ты знаешь, что мне уже сорок?

— Предполагаю, но для королевы возраст не имеет никакого значения! Прекрасной Елене, из-за которой разгорелась Троянская война, было около сорока, Клеопатре, когда она покорила Антония, тоже, а королева Гвиневера и рыцарь Ланселот?

Я, конечно, понимала, что сегодня Леон выпил больше обычного, но сейчас он явно перестарался с комплиментами.

— Леон, ну как ты можешь равнять с ними меня, учительницу физики, ты хоть сам понимаешь, что говоришь?

— Королева может быть кем угодно, даже учительницей физики, но при этом она все равно остается королевой! В тебе течет кровь древних цариц, такая же кровь кипела в жилах Елены и Клеопатры!

Я не могу ошибиться, я знаю, чем отличается обычная женщина от королевы! Я знаю, поверь мне! Вспомни Диану де Пуатье, она была на семнадцать лет старше своего возлюбленного короля. Официально она так и не стала королевой, но до шестидесяти шести лет затмевала юных красавиц!

— Леон, но ведь я некрасива, в очках…

— Нет, ты красива, ты по-королевски красива! Королева не может быть некрасивой, потому что она королева!

— Чем же королева отличается от остальных?

— Она знает, что она — королева, и не старается в отличие от других что-либо доказать. Королев не любят, им завидуют. Стать королевой невозможно, королевой можно только родиться.

Небо заволокли тучи, я почувствовала на лице первые капли дождя, и это было очень кстати, потому что у меня опять потекли слезы. Я прижалась к груди Леона и спросила:

— А королем тоже можно только родиться?

— Королем стать можно, но нужно родиться принцем, а принцы рождаются, как известно, лишь у королев. Ты плачешь?

— Нет, это дождь начинается.

— Тогда пойдем скорее, укроемся в каморке сторожа.

Вот опять — подавай ему компанию!

— Нет, дождь теплый. Ты говорил в машине, что от древности в замке сохранились какие-то скамьи под окнами. Может быть, в завещании речь шла об этих окнах?

— Пойдем посмотрим, только не плачь. — Он наклонился и поцеловал мои мокрые щеки, и мне показалось, что его глаза тоже были влажными, но скорее всего от дождя. — Правда, они намного моложе твоего завещания…

Дождь лениво сыпал с неба, сквозь прорехи в облаках проглядывали луна и звезды. Мы поднялись по какой-то лестнице и вдруг попали в удивительную залу, где кроме мозаичного пола и одной стены, горделиво хранившей несколько окон, ничего не было. А перед окнами с каменными островерхими переплетами стояли каменные же скамьи, приглашая присесть и любоваться пейзажами.

Скамья была еще достаточно сухой. Мы молча сели рядом. Леон держал меня за руку, моя голова лежала на его плече. Мы ни о чем не говорили, не целовались, а просто молча сидели и смотрели в окно на темноту и бегущие по этой темноте облака, открывавшие то пригоршню звезд, то бок луны. Я почему-то вспомнила слова Сент-Экзюпери, что любовь это не когда смотрят друг на друга, а когда смотрят вместе…

Среди облаков вдруг появился тонкий просвет, и они стали двигаться как-то особенно, не загораживая этой дорожки.

— Помнишь, как сегодня девушка пела: “Осторожно небом ясным я несу в ладонях счастье”?.. — прошептал Леон.

Конечно, сейчас никакого ясного неба не было и в помине, но мне вдруг показалось, что я подобно героине песенки вдруг взлетела и сверху через пелену дождя увидела и изгиб реки, и стены замка, и постройки внутри него, и эту залу, и нас, двух маленьких людей, беззвучно сидящих рядом… Потом я полетела над пустынными улицами, а люди открывали окна и говорили: “Смотрите, смотрите, она летит!” И мне сделалось очень неудобно перед ними: я умею летать, а они нет, и я никак не могу научить их летать, потому что и сама не знаю, почему лечу. Я полетела назад и вернулась к Леону.

— Тебе не холодно? Дождь усилился, надо возвращаться. — Леон обнял меня, стараясь закрыть собой от тугих капель.

— Знаешь, я сейчас как будто летала. — И я рассказала о том, что только что пережила.

— Спасибо. — Леон поцеловал меня.

— За что?

— За то, что рассказала мне. Я теперь тоже словно летал с тобой. Господи, — Леон запрокинул голову, — за что мне, старому дураку, такое сокровище?

Я хотела попросить его больше не восхвалять меня, от его восторгов мне делалось страшно, особенно здесь, среди развалин, слишком красноречиво напоминавших о мимолетности счастья и славы, и тоже машинально подняла глаза вверх.

— Леон, смотри, там всадник!

— В небе?

— На стене, на самом конце, между верхушками окон.

Там действительно шпорил коня наш знакомый. Леон вскочил со скамьи и направил луч фонаря на стену.

— Этого не может быть, это более поздняя постройка!

— Но могли же строители взять старый барельеф?

— Могли, причем конь нашего приятеля даже наследил. Вон следы трех подков прямо над барельефом, видишь?

— А четвертая?

— Река времени. — Леон развел руками.

Дождь уже струями бежал по его лицу, по моему, наверное, тоже. Несколько молний располосовали небо, театрально пророкотал гром. Мы со всех ног кинулись под лестницу, а после следующего явления природного электричества понеслись спасаться от ливня у сторожа.

Дедулька, хихикая и подмигивая, снабдил нас полотенцем и пожертвовал коньяк, уцелевший на донышке бутылки. Он предложил остаться у него до утра, расхваливал прекрасный тюфяк в кладовке. Но я, мечтая поскорее встать под горячий душ, категорически отказалась. Правда, когда Леон начал растирать меня полотенцем, а дедок включил обогреватель, моя мечта приобрела несколько иное направление: поскорее встать под душ вместе с Леоном.

— По-моему, рядом с замком гостиница? — уточнил у деда Леон. Как это он все время умудряется читать мои мысли?

Слегка обиженный дед вывел нас через знакомую калитку, заспанная Бриошь невразумительно тявкнула на прощание.

Гром гремел где-то уже совсем далеко, молнии мелькали крошечными цепочками, дождь лил крепкими, упругими струями, превращавшимися на камнях моста в крупные пузыри. Я оглянулась на махину замка. От дождя он весь светился и как будто помолодел. Может, мне это показалось, потому что я очень люблю теплый грозовой дождь с летним здоровым бодрящим ароматом.