— Бедняжка, — сочувственно проскрипела старушка, — на вашем месте я ни за что не стала бы рисковать и избрала более спокойную профессию, например, учителя.

Леон снова скрылся в темноте башни. Мадам Сижу проводила его взглядом, покачала головой и со вздохом заметила:

— Леон учуял добычу, они все были такие — и его отец, и дед, одержимые историки. Порода… Леону бы родиться лет пятьсот назад, я помню его совсем маленьким…

Мадам директрису позвала снизу сотрудница. Старушка извинилась, предложив отдохнуть в ее кабинете. Но я предпочла остаться здесь: на воздухе и поближе к своим вассалам.

С балюстрады мне было видно все внутреннее пространство крепости. Безмятежные туристы, суетливые гиды, ровно постриженная травка газонов, киоски с сувенирами… Разве строители Анжера предполагали, что эта твердыня превратится в музейный экспонат под открытым небом? Жаль, что я не прихватила сигареты, неизвестно, сколько провозятся в подвале мои рыцари. Интересно, как же они будут ворочать плиты, ведь у них нет даже каминных щипцов и кочерги? Я покачала сережками и погладила перстень. Маленькие вассалы, сказала я им, помогите нам найти остальных своих собратьев. Скольких же нам осталось собрать? Два вассала — серьги, перстень — три, фигурка, вправленная в шкатулку, — четыре. Ого, больше половины. Если сейчас барельеф на стене не подведет, то будет не доставать всего двух. Как раз: один в Шиноне и один в Монтрей-Белле. Но там есть владелец, его-то Леон никак не проведет, как эту подслеповатую бабулю, даже не обратившую внимания на мои украшения. Стоп, получается, что в Шенонсо мы украли шкатулку? Нет, я снова погладила “вассала”, он принадлежит мне по праву. По какому, интересно, праву? Нет, лучше думать о том, как завтра мы с Леоном вернемся в Шенонсо и наконец-то останемся вдвоем!

— Ну, мэтр, — задорно сказал Леон, выходя следом за Зигрено из башни, — кто будет докладывать нашей королеве?

— Нашли еще одного моего вассала?

— Мы нашли барельеф, точно такой же, как в Шенонсо, груду разбитых плит, на двух из них хорошо видны высеченные отпечатки копыт, — отчитался довольный Зигрено.

— А тайник? Шкатулка?

— Мадемуазель Катрин, — Леон запирал замок, — главное, что все сходится с текстом завещания. Вы же понимаете, прошла чуть ли не тысяча лет, наша находка — все равно открытие: одинаковые подлинные барельефы в разных замках, упоминаемые в подлинном документе! Это же тема для диссертации!

— С точки зрения историка, мсье Леон прав, — гордо и невозмутимо констатировал Зигрено.

— Это открытие потрясет светил исторической науки! — восторженно подхватил Леон. — Мы сфотографировали углубление для тайника, обнаруженное мэтром под изображением всадника рядом с остатками плиты, на которой высечена подкова…

— И все? — Я откровенно расстроилась.

Конечно, для историка это выдающееся открытие, Леон — одержимый историк, по словам мадам Сижу… А для меня? Какой-то голос словно внушал мне: если не найдешь все фигурки, то и Леона не будет с тобой!

— Мадемуазель Катрин, — Леон участливо смотрел мне в глаза, — не расстраивайтесь. Мы же не виноваты, что родились слишком поздно и кто-то уже успел порыться в тайнике.

Я вспомнила слова мадам Сижу о том, что Леон родился с опозданием на пятьсот лет, и немного успокоилась. Какая же я глупая: все не верила в реальность завещания, а сейчас расстраиваюсь, что тайник уже вскрыт. Но ведь он был, все сходится!

— Значит, завещание настоящее? Мои “рыцари” дружно рассмеялись.

— А вы не сговорились между собой насчет барельефа и тайника? — Мне было странно взаимопонимание между ними. — Вы же понимаете, что я не решусь спуститься в эту дыру?

Неожиданно Зигрено обнял меня.

— Прекрасная Катрин, мы все сфотографировали!

— Предлагаю в качестве благодарности отдать нашу корзину мадам Сижу и ее фрейлинам и поскорее отправляться в Шинон. Уважаемый маркиз Печати и Штампа, мы обязаны сегодня же сделать третье открытие в честь нашей королевы!

— Полностью согласен с вами, кавалер Иглы и Наперстка! Вперед, нас ждет Шинон!

Я с изумлением смотрела на горящие глаза своих рыцарей. В стенах пятой северной башни с ними точно произошло какое-то дружелюбное чародейство…

К вечеру мы были, как высокопарно выразился Зигрено, “на скалистом мысе Шинон”. Мы остановились в старинной гостинице, помнившей, если верить мемориальной доске на стене, еще Проспера Мериме. По-моему, гостиница помнила не только Мериме, но и Орлеанскую деву, если судить по ветхости постройки.

Я не ошиблась: в гостинице об Орлеанской деве напоминало все, начиная от названий блюд в ресторане и заканчивая певицей, подстриженной а-ля Жанна Д’Арк и красовавшейся на крошечной эстраде в облегающих штанах, в ботинках с загнутыми носами и в коротеньком стеганном жилетике-пурпуэне.

Мы расположились рядом с эстрадой и с удовольствием ужинали, обильно запивая исторические блюда вином, даже Зигрено, днем не позволявший себе лишнего, теперь расслабился и даже покачивал головой в такт незатейливой музыке. После Анжера Зигрено нравился мне все больше. Конечно, он не выдерживал никакого сравнения с Леоном, тем не менее был явно приятнее и привлекательнее большинства мужчин его возраста. Он перекидывался с Леоном галантными остротами, куртуазно-вежливо разговаривал с “королевой Катрин”, приняв игру Леона в “вассалов”. Честно говоря, если днем меня раздражали их взаимные неприветливые взгляды и выпады Зигрено, то сейчас мне откровенно нравилось находиться в обществе двух влюбленных в меня мужчин. И невольные прикосновения рук Леона, когда он передавал мне хлеб или салфетку, больше не вызывали во мне прежнего трепета. Я просто знала, что он меня любит, а я его. И поэтому я любила всех — и Зигрено, и официанта, и людей за столиками, и певичку.

Гитарист объявил: “Песенка о счастье”, и девушка тоненьким голоском запела о том, что “не верила, как странно, что еще любить способна”, а потом влюбилась и от этого взлетела. “Осторожно небом ясным я несу в ладонях счастье, — пела она, — и нельзя мне торопиться, чтоб ему не расплескаться, и нельзя мне оступиться, чтобы с неба не сорваться”.

Я почувствовала, как мои глаза наполняются влагой. Не хватает еще разреветься, подумала я, ощущая приступ нежности к Леону.

— Пожалуй, пойду спать, что-то устала сегодня.

Мои мужчины переглянулись и одновременно, Леон — левую, а Зигрено — правую, поцеловали мои руки.

Я приняла душ и только тогда сообразила, что не прихватила с собой никакой ночной рубашки, а халатов здешняя гостиница не предоставляла. Так даже лучше, думала я, сняв с себя все и забравшись по одеяло, ночью ко мне придет Леон, и я сразу почувствую его всего. И опять, в который раз, удивилась внезапно свалившемуся на меня счастью. Ну не найдутся остальные “вассалы”, какая ерунда, если нашелся Леон. Леон… А я ведь ничего не знаю о нем. Жаль, что не удалось выведать побольше у директрисы музея. Она назвала его “одержимым историком”, а я-то полагала, что он — лишь портной, хотя… он же занимается старинными костюмами, значит, историк и есть. И мог бы, как и я, работать в школе. Значит, мы с ним почти коллеги. Зигрено из ревности унижал его, а потом Леон понравился даже ему. Леон не может не нравиться. Если бы он был всего лишь портным, а не историком, все равно его невозможно не любить. Его же все любят. А он — меня… Что во мне такого? Нет, наверное, что-то есть, ведь влюбился же Зигрено с первого взгляда… Но Леон? Леон…

Кажется, я задремала, потому что звонок телефона не сразу вернул меня в номер гостиницы. Во-первых, некому мне звонить, а во-вторых, познакомившись с Леоном, я действительно как бы перенеслась на пятьсот лет назад, когда телефонов не было и в помине.

— Добрый вечер, — очень вежливо поприветствовал женский голос. — Могу я поговорить с мсье Зигрено?