Когда она прекратила всхлипывать, Мэйлин открыла свою громадную дамскую сумочку (где она только нашла такую?) и достала серебряную фляжку. По бокам фляжки вились розы и плющ, свиваясь в инициалы А. Б.

— Горькое лекарство, — сказала Мэйлин и сделала глоток из фляжки, затем протянула фляжку Ребекке.

Ребекка взяла фляжку дрожащей рукой, мокрой от слез и соплей. Она сделала совсем маленький глоток и сразу же закашлялась, когда обжигающая жидкость покатилась по горлу прямо в желудок.

— Хоть ты и не кровная родня, ты мне такая же внучка, как и она… была.

Мэйлин забрала у Ребекки фляжку и встала.

— Теперь ты одна у меня и осталась.

Мэйлин подняла фляжку, словно это был бокал и она собиралась с кем-то чокнуться.

— От моих губ к твоим ушам, старый ты дурень, — произнесла она и проглотила виски, стиснув руку Ребекки. — Ее все любили и будут любить.

Затем Мэйлин вновь протянула фляжку Ребекке. Та сделала второй глоток.

— Если со мной что случится, первые три месяца будешь ухаживать за нашими обеими могилами. Ты это умеешь. И сложного тут ничего нет: нужно делать то же, что мы всегда с тобой делали на кладбищах.

Глаза Мэйлин сверкали незнакомым блеском. Ее пальцы еще сильнее сжали руку Ребекки.

— Обещай мне, — потребовала она.

— Обещаю, — прошептала Ребекка, и у нее заколотилось сердце. — А ты что, больна?

— Нет, но я уже стара.

Мэйлин выпустила руку Ребекки и дотронулась до тела Эллы.

— Я думала, что ты и Элла Мэй станете… — Она не договорила и резко тряхнула головой. — Ты нужна мне, Ребекка.

— Да, — с дрожью в голосе отозвалась Ребекка.

— Три глотка, чтобы было наверняка. Не больше и не меньше. — Мэйлин в третий раз поднесла фляжку к губам. — Три глотка во время похорон. Три глотка будешь выливать на землю. И так — три месяца подряд. Слышишь?

Ребекка кивнула и сделала третий глоток.

Мэйлин наклонилась и поцеловала Эллу в лоб.

— А теперь спи. Слышишь? — спросила она, обращаясь к мертвой внучке. — Спи крепко, малышка, и оставайся там, куда я тебя положу.

Руки Ребекки по-прежнему сжимали телефонный аппарат, когда он вдруг зазвонил. Судя по префиксу номера, высветившегося на определителе, звонили из Клейсвилла, однако сам номер был другим.

— Мэйлин? У тебя что, сменился телефон?

— Ребекка Барроу? — донесся из трубки мужской голос.

— Да.

— Ребекка, я надеюсь, что ты разговариваешь со мной сидя. Это так?

— Да, мистер Монтгомери, — ответила Ребекка, сжимая трубку потной ладонью. — А почему вы звоните? Это…

Она замолчала и замерла.

— Ребекка, мне очень жаль. Мэйлин сегодня…

— Нет! — заорала в трубку Ребекка. — Нет!

С аппаратом в руках она начала сползать вниз, пока не грохнулась на пол. Окружающий мир утратил резкие очертания. Противный, грызущий страх, не дававший ей покоя с самого утра, подтвердился самым зловещим образом. Грудь наполнилась болью, какую Ребекка не испытывала очень давно.

— Я тебе очень сочувствую, Ребекка. — Голос Уильяма Монтгомери звучал еще мягче и нежнее. — Мы весь день пытались до тебя дозвониться, но номер не отвечал.

— Мы? — переспросила Ребекка и тут же закусила губу, чтобы не спросить о Байроне.

Нет, с этим горем она справится сама, и присутствие Байрона рядом ей не требуется. Столько лет она жила, не вспоминая о нем, и замечательно жила. «Лжец», — подумала она о Монтгомери-старшем. Ее тело теряло чувствительность. Нечто вроде затишья перед шквалом настоящего горя, который вот-вот обрушится на нее. И тогда она будет задыхаться от слез. Ребекке вдруг вспомнились вопросы, что не давали ей покоя, когда умерла Элла. «Ну, как она могла ничего мне не сказать? Почему не позвонила? Почему не обратилась ко мне? Почему меня не было рядом с ней?»

— Ребекка?

— Я слушаю. Простите, я…

— Я понимаю. — Уильям немного помолчал. — Мэйлин должна быть похоронена в течение тридцати шести часов. Это значит, тебе нужно немедленно вернуться в Клейсвилл. Собирайся и вылетай.

— Я… она.

Ребекка вдруг ощутила, что ей нечего сказать. В Клейсвилле существовала более чем странная традиция — хоронить умершего как можно быстрее. Никакие средства, препятствующие разложению тела, не допускались. Ребекке было плевать на традицию. Она не хотела видеть Мэйлин лежащей в гробу. Она хотела видеть бабушку живой!

Она может хотеть что угодно. А Мэйлин мертва. Как Элла. Как Джимми.

Ребекка впилась в телефонную трубку.

— Никто не позвонил… в больницу. Никто не позвонил мне. Если б мне позвонили, я уже была бы там.

— Ребекка мы не виноваты, что тебя полдня не было дома. Номер твоего мобильного мы не знаем. Не трать время зря и собирайся.

— Я успею сегодня. Все равно опоздаю на церемонию прощания.

— Не опоздаешь. Похороны завтра. Ты успеешь на ночной рейс.

Ребекка тут же принялась обдумывать, что надо сделать. Достать из кладовки переноску для Херувима. Мусор. Выбросить весь мусор. Полить плющ. Затем мысли перекинулись на одежду: есть ли у нее что-то подходящее для траурной церемонии… Одежда — не главное. Нужно не забыть главное. Перво-наперво — позвонить в аэропорт.

— Спасибо вам… в смысле, за заботу о ней. Я рада… что я говорю? При чем тут «рада»? Честно говоря, я была бы рада, если б вы не позвонили, а Мэйлин оставалась жива… Но что толку говорить об этом? Это все равно не вернет мне Мэйлин. Правда?

— Правда.

Ребекка чувствовала: вот теперь на нее начинает наваливаться вся боль утраты. Горе в буквальном смысле «перекрыло ей кислород». Ее легкие стали «тяжелыми», словно их залили водой. Ребекка стала дышать ртом.

— Скажите, а она… она долго болела? Я ведь приезжала на Рождество. Она ни на что не жаловалась. И выглядела вполне прилично. Если бы я знала… я бы… никуда не уехала. Но я ничего не знала. Честное слово. Слышите? Пока вы не позвонили.

— Ребекка, у нас будет время поговорить. Здесь. Давай пока отложим все твои расспросы, — мягко, но решительно сказал ей Уильям Монтгомери. — Позвони в аэропорт и закажи билет на ближайший рейс. До встречи.

Уильям отодвинул телефонный аппарат в дальний конец стола.

— Ребекка обещала вылететь ближайшим рейсом. Ты мог бы сам ей позвонить. По-моему, это нужно было сделать тебе, а не мне.

— Нет, — возразил Байрон, усаживаясь с другой стороны стола.

Перед ним лежал лист со всеми телефонными номерами Ребекки, собранными за годы ее странствий по городам и весям. Некоторые были записаны рукой Ребекки, остальные — рукой Мэйлин. «Даже если у нее горе, это не повод ей звонить, — думал Байрон. — Я не держу на нее зла за прошлое. Но и бежать к ней вприпрыжку не собираюсь. Хватит с меня словесных баталий».

— Я звонил Джулии, — сказал Уильям. — Она не приедет.

— Не приедет отдать последней долг свекрови? — удивился Байрон.

— Бывшей свекрови. Не скажу, что она была слишком огорчена известием о смерти Мэйлин. Пусть это останется на ее совести. Кроме нас, Ребекку здесь некому поддержать. Ты ей нужен, Байрон.

— Я никогда не отказывал ей в помощи. Ты это знаешь. И она тоже.

— Ты же у меня хороший парень, — сказал Уильям сыну.

Байрон опустил глаза. Он вовсе не чувствовал себя таким уж хорошистом. По правде говоря, он устал жить без Ребекки. И в то же время совершенно не представлял своей жизни с ней. Байрон даже знал причину: Ребекка не могла оставить в покое прошлое; не могла или не желала понять, что за эти годы оба они изменились.

Байрону вспомнилась их последняя встреча на чикагской улице. Ребекка тогда без обиняков заявила: она больше не желает его видеть. Байрона особенно резануло, что она называла его по первой букве имени — Би. Совсем как в школьные годы.