Словом, великая княгиня ничем не напоминала деда. Тилли вдруг заметила, как она ищет кого-то глазами. Тилли улыбнулась в ответ и приподняла руку с платочком: мол, не беспокойся, твоя Тилли здесь, ты не одна. Поклонение мощам Тилли переждала у выхода и пропустила мимо себя потом почти всю процессию. Она опять подумала, что им — двум бедным немецким девушкам — на родине ничего подобного не дождаться. Россия действительно великая страна. Как она по-доброму относится к иностранцам, в частности — к немцам. Что бы они делали без России? Где бы они нашли применение своим способностям? Сидели бы по душным нищим норкам и грызлись бы за кусочек тощего сала. Разве Клингер пользовался бы в Веймаре подобным почетом? Веймару Göthe и Wieland вполне хватало.

Göthe — сын имперского советника и дочери богатого патриция из Франкфурта-на-Майне, получил отличное воспитание и закончил Лейпцигский университет. Wieland — отпрыск семьи известных пиетистов. Но все-таки не им, а полуголодному Клингеру — сыну прачки — принадлежит честь дать название самому великому движению в мире, впечатавшему себя в историю золотыми литерами: Sturm und Drang [24]. Так называлась пьеса чтеца при малом дворе цесаревича. Боже, сколько противоречий! И как добра к немцам Россия. Нельзя оставаться неблагодарной. Грешно!

Впечатления от путешествия по Белой Руси здесь, в Лавре, куда-то улетучились. Жалкие избы, худые, оборванные поселяне отодвинулись вдаль, стали маленькими, незначительными, игрушечными, как на театральном макете. Россия, наверное, разная. Если быть до конца честной с собой, то Этюпу и Монбельяру с их кривыми улочками, малоземельными палисадниками, с дурно пахнущими помойками на задних дворах и скудноватым рынком далеко до раскинувшегося привольно города, сохранившего отпечаток казацкой свободы и отданного Господом Богом сейчас под власть немецкой принцессы, которая всего двадцать лет назад дома не досыта ела и спала в ночных рубашках из сурового полотна.

— Вы сегодня на редкость мечтательны, госпожа Бенкендорф, — сказала Нелидова, не оставляя в покое соперницу. — Не правда ли, удивительное зрелище?

Тилли кивнула, чтобы отвязаться. Тилли помешали подать знак мужу, чтобы он подошел. Бенкендорф не отступал ни на шаг от цесаревича и графа Петра, внимательно наблюдая за бесперебойным скольжением церемонии. Окружающая гостей знать, военные и чиновники потянулись к выходу из крепости, чтобы занять места в каретах и колясках. Священство осталось у ворот, благословляя отбывающих. Цесаревич и граф Петр в последний раз приложились к кресту. И тут случилось неожиданное. Нырнув под руки сцепленным гренадерам, к ногам цесаревича бросилась женщина в длинном странном платье. Под платком на голове у нее был спрятан лист, свернутый в трубку и прикрепленный к прическе. Простирая ладони к цесаревичу, она молила взять прошение. Бенкендорф кинулся к ней раньше остальных и хотел было оттащить дерзкую в сторону, но цесаревич остановил знаком. Пробежал лист глазами и передал Салтыкову, а женщину милостиво отпустил. (Нарушая целостность художественной ткани исторического романа, автор не может не сделать личное примечание: прошение подала его дальняя прародительница.)

Взрыв восторга сопроводил жест цесаревича. Горожане махали руками и что-то выкрикивали. Тилли не сумела разобрать. Похоже на шведский возглас: ура! Ей, бедняге, не удалось выучить — пока не удалось! — трудных, но необходимых в новых условиях русских слов. Через много десятилетий и ее сыновья нередко ошибочно толковали многие выражения.

Граф Петр легко подбросил свое тело в седло, и кортеж медленно тронулся по плоской извивающейся дороге во дворец, где они сумеют отдохнуть. Бенкендорф придержал коня и подождал, когда окно кареты с профилем жены подплывет к нему. Он догадывался, что Тилли поражена происходящим, и удовлетворенно улыбнулся. Несколько месяцев назад — еще в Монбельяре — она расспрашивала его о северной стране, и если бы он ей тогда сказал, что земля здесь круглый год покрыта снегом, или изобрел другую небылицу в духе мсье Кальена, она бы поверила скорее, чем если бы он нарисовал сегодняшнюю картину.

Путь во дворец, построенный по проекту Варфоломея Варфоломеевича Растрелли, лежал среди высоких вековых деревьев и аккуратно подстриженного молодого кустарника. Справа тянулся обрыв, круто падающий к Днепру. Присутствие реки чувствовалось даже в закрытых каретах. Она была там, за деревьями, внизу, но ее полноводье ощущалось явственно. Вскоре кортеж остановился на Дворцовом плацу, по периметру которого стояла в строгом порядке казачья пехота и гренадеры. Дворец — невысокое распластанное здание — вполне заслужил свою славу одного из лучших творений Растрелли. Говорили, что императрица Елизавета Петровна, для которой он был возведен, в благодарность поцеловала архитектора, совершенно расчувствовавшись. Царский поцелуй в Петербурге XVIII века стоил целого состояния! Екатерининские поцелуи сделали богачами десятки певчих, солдат, унтер-офицеров и офицеров, но ни одного генерала, что, впрочем, вполне демократично и сильно отличается от европейской практики.

Бело-голубая жемчужина не затерялась между другими зданиями, как если бы ее Растрелли посадил в центре Северной Пальмиры. Здесь ей было привольно. Зимний, Смольный монастырь, Большой дворец в Петергофе и Екатерининский в Царском Селе превосходят киевский лишь размерами и роскошью убранства, но не уютом и не местом расположения. Если бы не бездарные потомки, которые буквально разорили окрестные угодья отсебятиной и жалкой фантазией, то творение Растрелли легко победило бы в соперничестве любое дворцовое здание на юге России. Великий итальянец любил и охотно работал для Киева. Он построил там еще одно великолепное здание — Андреевский собор, который Тилли видела издали, приближаясь к мосту через Днепр. И если бы потомки не вмешивались так яростно в городской ландшафт, искажая стиль и дух задуманного, то Андреевский собор производил бы вблизи иное впечатление. Собор был как бы подброшен горой, на которой возведен, и весь устремлен в небеса. Тилли казалось, что он с легкостью отрывается от земли прямо на глазах. Божественный эффект, присущий святым постройкам!

Ничего похожего она на родине не встречала, хотя Виртемберг и Монбельяр прекрасные страны, да и Франкония, откуда родом предки Бенкендорфов, создана Господом Богом в благостную минуту. Недаром княжества Ансбах и Байрейт, некогда входившие в состав Франконского герцогства, переходили из рук в руки. С XIV века они принадлежали курфюрсту бранденбургскому. Бранденбургское маркграфство вошло впоследствии в Прусское королевство, а маркграфы Бранденбурга в начале нынешнего века стали королями Пруссии. Через десять лет — в 1791 году — Ансбах байрейтский маркграф уступит оба княжества прусскому королю Фридриху Вильгельму III. Наполеон в конце концов отобрал оба княжества у Пруссии. Байрейт Бенкендорфы любили, они имели там прочные корни, и когда цесаревич удалил Тилли и Христофора из Петербурга, сыновья Александр и Константин отправились учиться в Байрейт. Помог прусский министр князь Карл Август Гарденберг, будущий министр иностранных дел и государственный канцлер. Братья провели незабываемый год в Байрейте. Там Константин познакомился и подружился с Францем фон Мюллером, которому суждено было стать веймарским канцлером и человеком, через которого все русские попадали к Göthe.

Возвращаясь в Петербург из Монбельяра, Тилли и Бенкендорф провели неделю в Байрейте, наслаждаясь изумительной природой и историческими достопримечательностями.

Франкония — чудесный край!

Дворец Растрелли утопал в многоцветье наступившей осени. Графиня Румянцева обожала цветы и, обладая отменным вкусом, сумела снаружи украсить свое жилище не хуже, чем Растрелли украсил его внутри. Искусно разбитый парк примыкал к тыловому фасаду. Густая масса деревьев сейчас скорее угадывалась. Ощущалось что-то мощное и живое по ту сторону бело-голубоватых стен.