С восшествием Бонапарта на престол жизнь в этой благородной стране строилась под клики победных труб. Никто не сомневался, что сражения при Прейсиш-Эйлау и Фридланде в январе и июле 1807 года велись с дикой ожесточенностью именно потому, что речь шла о Пруссии. Трудолюбивая и богатая страна не должна, по мнению России, исчезнуть с карты континента. Но, конечно, не только это руководило русскими. Они стремились к тому, чтобы их растянутые границы не соприкасались с границами воинственных и экспансионистски настроенных галлов. Корсиканцу нельзя позволить распоряжаться Польшей по личному усмотрению, науськивать ее на Россию и хозяйничать в Константинополе, оказывая давление на южный фланг империи.

На пути постепенного формирования новой политики, более осмысленной и логичной, в Петербурге сделали немало ошибок. В человеческом аспекте императора Александра удручало то, что он первым предложил переговоры после фридландской катастрофы. Бонапарт пока не мог обойтись без союза с Россией. Из министерства иностранных дел пришлось удалить сторонников войны. Барона Будберга сменил граф Николай Петрович Румянцев — невоинственный сын воинственного отца. Наполеон и раньше выражал недовольство русским посольством. Невзлюбил он и нового представителя императора Александра — графа Толстого. Естественно, император не выносил и тень посла — молодого изящного адъютанта прибалтийского немца Александра фон Бенкендорфа, вдобавок известного тайной полиции в качестве усердного посетителя будуара мадемуазель Жорж.

Агенты однажды подслушали их сердечные излияния, записали, не комментируя, и предоставили через префекта полиции Паскье императору. Из рапорта изрядно охладевший к возлюбленной Наполеон узнал, что дела любовные у посольского адъютанта и примы Comédie Française зашли довольно далеко.

— Мы уедем в Петербург и там обвенчаемся, — умолял Марго Бенкендорф, не только потеряв записку императрицы-матери, но и забыв ее наставления. — Ты будешь жить в самом центре Северной Пальмиры на Невском проспекте или Большой Морской. Апартаменты, не уступающие царским, будут в полном твоем распоряжении. Ты поступишь в лучшую из французских трупп. Ты ведь гениальная актриса, Марго! А управляющий императорскими театрами князь Шаховской — мой друг.

— Нет, — отвечала решительно Марго в один день. — Я подумаю, — обещала она в другой. — Я не верю в искренность твоего чувства, — сердилась она в конце недели. — Я полагаю: здесь какая-то интрига, — отзывалась она на уговоры не на шутку взволнованного капитана, высвобождаясь из слишком пылких объятий.

Чутье не обманывало ее. Параллельно с романом действительно развивалась интрига. Несчастные семейные обстоятельства преследовали государя. Императрица, будучи неутешной матерью, вряд ли была способна достойно исполнять обязанности супруги. Соблазнительная мадемуазель Жорж — царица парижских подмостков, приехав в Петербург, разрушит связь с ловкой Нарышкиной-Четвертинской, с этой замкнутой и лукавой полькой, навязавшей себя государю. Отношения с актрисой по природе своей не могут длиться долго. Они лишены перспективы. А пресытившись чувственными мизансценами и романтическими эффектами, государь оценит тихую прелесть отвергнутой супруги и вернется к ней сердцем, как он, между прочим, вернулся к ней сердцем перед последней поездкой в Таганрог. Составители интриги знали душу государя.

Наиболее непримиримый противник Нарышкиной-Четвертинской злобный Жозеф де Местр на каждом углу и каждому желающему слушать внушал:

— Посмотрите внимательно на эту даму. Она не Помпадур и не Монтеспан. Это скорее Лавальер. Только она не хромая и никогда не сделается кармелиткой.

Этот господин хорошо усвоил эмигрантскую привычку презрительного отношения к России и свободно совмещал ее с долголетним и безбедным пребыванием в Северной Пальмире. Между тем Göthe, куда более проницательный знаток женской прелести, чем сухой, как нищенская клюка, Жозеф де Местр, восторгался Нарышкиной-Четвертинской, с которой познакомился на курорте в Карлсбаде летом 1806 года за несколько месяцев до начала войны. Сравнивая Нарышкину-Четвертинскую с Лавальер, Жозеф де Местр пытался указать на ее духовную незначительность, что совершенно не соответствовало действительности. Нарышкина-Четвертинская понимала собственную роль в жизни императора иначе, чем Помпадур и Монтеспан. Она не вмешивалась в придворную борьбу и держалась в стороне от политики. Император особенно ценил столь редко встречающуюся добродетель.

Отношения мадемуазель Жорж с Бенкендорфом позволяли антинарышкинской партии, в которой числились и Толстой и Чернышев, надеяться на успех интриги, одной из главных пружин которой был брат Толстого, обер-гофмейстер двора его величества. Бенкендорфа нетрудно принести в жертву. Но сам Бенкендорф готовил другой исход. Брак с Марго вовсе не казался в далеком от Петербурга Париже несбыточным. В русском обществе подобные мезальянсы случались. Уговоры Толстого и Чернышева шли ему в руку, иначе Марго из Comédie Française не умыкнешь. Савари не позволит бежать — настигнет и… Бенкендорф вновь ощутил на шее холодок стали. Главное — хорошие лошади да крепкие рессоры! А там будь что будет!

Наполеон прекрасно знал характер недавней возлюбленной — необъяснимую смесь чувственности и прагматизма, колоссального таланта с мелкой и неприятной расчетливостью, силы, которую источало ее полное игривое тело, и слабости, внезапно охватывавшей и толкавшей на опрометчивые, иногда унизительные поступки. Она хранила верность ему два года, с того самого вечера в Сен-Клу после дебюта. Утонченный и смелый герцог Энгиенский добивался долго ее благосклонности и, возможно, добился. Он рисковал жизнью, пересекая границы Франции, не только ради свидания с Жоржем Каудалем и Пишегрю. Он повергал к стопам актрисы свое вандейское сердце, которое в конце концов и пробила драгунская пуля. Гросс-герцоги Бергский и Вюрцбургский оказались более удачливыми. Во всяком случае, жизни их ничто не угрожало.

Император отдавал должное таланту, у кого бы его ни обнаруживал. Он знал Париж, знал, как трудно доказать право на внимание толпы. В сущности, он сам прошел тот же путь, что и актриса Маргерит Жозефин Веймер. Впервые он увидел ее пять лет назад в «Ифигении» Расина и впервые дождался финальных сцен. Он посещал Comédie Française — национальную святыню — по долгу службы. Никто бы не простил пренебрежения к культурному величию Франции. Но второй акт перейти вброд — в этих потоках распевно произносимых слов? Нет уж, увольте! Предлог для бегства всегда отыскивался — срочное донесение о маневрах сен-джемского кабинета или очередная вспышка в Вандее, а то и раскрытый умысел террористов взорвать Версаль и Тюильри. На одном из спектаклей зимой 1804 года он получил записку от Фуше, в которой сообщалось об опасности, нависшей над его жизнью: «L’air est plein de poignards!» — «Воздух наполнен кинжалами!». Нет, предлог для бегства со второго акта всегда существовал.

С времен благородной Греции и распутного Рима театр — сосредоточение всего самого высокого и самого низменного. Спросите любую актрису — особенно актрису! — и она вам подтвердит.

Но театр обладает еще одним аспектом, и неожиданным, — аспектом острополитическим. Недаром через три с лишним десятка лет Александр фон Бенкендорф создаст в III Отделении специальное управление по надзору за театрами, а учреждение того же профиля в следующем веке будет держать в каждом зале два места для цензуры в шестом ряду на каждом спектакле постоянно.

Если бы не политика, корсиканский капрал — все-таки капрал по отношению к окружающему миру и населяющим его людям, несмотря на образование и заслуженно полученные генеральские эполеты, — ни за что бы не добился расположения в один вечер ставшей знаменитостью актрисы. У него прежде всего недостало бы денег. Генерал без состояния в Париже ничто. Марго до дебюта жила на содержании великой актрисы Рокур, которая верила в нее и готовила к триумфу. Но тысяча двести франков в год! Тысяча двести франков! Чечевичная похлебка утром и вечером в нищем «Hôtel du Pérou» [21]и мечты, далекие, как золото инков, разграбленное и рассеянное по свету испанскими конкистадорами.