— Sire, il n’y a pas un moment à perdre; l’on n’y peut rien maintenant, il faut que de la mitraille!

— Vous voulez, que je verse le sang de me sujets la premier jour de mon régne?

— Pour sauvez votre Empire [59].

Это было предложение, которое давно делали другие приближенные императора, но он никак не соглашался, и сейчас отдал приказ на пальбу не сразу.

— Иван Онуфриевич, — обратился к Сухозанету, — ты сам не раз вызывался. Езжай с последним словом. Передай, чтоб образумились, что я жалею их, и если раскаются, то и спроса никакого с солдат не будет. Повинную голову меч не сечет, а заблуждения легко прощаются.

Сухозанет ускакал. В густеющих сумерках послышались крики и выстрелы. Неужели мятежники осмелятся и сейчас поступить с посланцем, как с Милорадовичем? Подробности смертельной раны генерал-губернатора стали известны. Некто Каховский, по слухам смоленский дворянин, переодетый в военный мундир будучи в отставке, прятался в толпе и подкрался к Милорадовичу, увлеченному собственной речью, с левой стороны, почти вплоть, и à bout portant [60]выстрелил в бок со спины в Андреевскую ленту над самым крестом. Пуля была направлена твердой рукой и с расчетом нанести смертельное увечье. Но этого убийце показалось мало, и он вслед пуле мгновенно запустил разряженный пистолет, который, словно в насмешку, сбил с несчастного шляпу с султаном, свалившуюся под ноги шарахнувшегося коня.

Однако Сухозанет успел уйти от пули, хотя по нему началась пальба ружейная и из пистолетов.

— Они кричали, государь: Сухозанет, разве ты привез конституцию?!

— И что ты ответил, Иван Онуфриевич?

— На мятежную дерзость, ваше величество, я повторил ваши слова, что прислан с пощадою, а не для переговоров.

— Делать нечего, — сказал государь. — Видит Бог, я не желал кровопролития. — И, пожав в безнадежности плечами, он скомандовал: — Пальба орудиями по порядку!

Картечь должна была произвести страшное опустошение в сомкнутых рядах. Бенкендорф вспомнил, быть может не к месту, как ему рассказывали в Париже о действиях Бонапарта, в два счета разогнавшего артиллерийскими залпами роялистов. Он, конечно, находился в лучшем положении. Через Сену еще не было многих мостов, и деваться противнику было некуда. Стволы орудий он нацелил на Пале-Рояль, решив стойко защищать Тюильри, в котором заседал Конвент. И когда у церкви Святого Роха собралась такая толпа, что ни одна частица снаряда не пропала бы даром, будущий Первый консул и будущий император отдал команду: «Огонь!»

Сотни убитых и раненых усеяли площадь и улицы. Картечь косила бегущих беспощадно. Революция во Франции задолго до 13 вандемьера 1795 года использовала артиллерию в гражданских конфликтах. Помог тогда Бонапарту Иоахим Мюрат — никому не известный командир эскадрона. Он взял с боем Саблонский лагерь, и к утру пушки были в распоряжении Бонапарта. Однако корсиканец не терял ни минуты и, едва людская масса уплотнилась, дал залп.

Позднее, когда на Сенатской все было закончено, император описал происшедшее матери и жене так:

— Не видя иного способа, я скомандовал: «Пали!» Первый выстрел ударил высоко в сенатское здание, и мятежники отвечали неистовым криком и беглым огнем. Второй и третий выстрелы от нас и с другой стороны из орудия у Семеновского полка ударили в самую середину толпы, и мгновенно все рассыпалось, спасаясь по Английской набережной на Неву, по Галерной и даже навстречу выстрелам из орудия при Семеновском полку, дабы достичь берега Крюкова канала. Велев артиллерии взяться за передки, мы двинули Преображенский и Измайловский полки через площадь, тогда как кавалерийский конно-пионерный эскадрон преследовал бегущих по Английской набережной. Одна толпа под командой какого-то офицера начала выстраиваться на Неве, но два выстрела картечью их рассеяли.

Выстрелов, конечно, было больше. Командовал пальбой Сухозанет. Он дал еще несколько выстрелов вдоль Невы. Тяжелые ядра разбивали лед, и многие падали в образовавшиеся промоины. Орудия затем даже придвинули к парапету и палили по Васильевскому острову, чтобы напугать спасающихся бегством и показать, что преследование неминуемо.

Васильчикова император оставил на Дворцовой со строгим приказом ловить тех, кто пытался спрятаться.

— А ты, Александр Христофорович, возьми у Орлова не менее четырех эскадронов, или, пожалуй, добавь к ним гвардейский конно-пионерный эскадрон. Два эскадрона конногвардейцев расположи на сей стороне Невы. Пусть Орлов поможет тебе блокировать Васильевский остров. Чтоб никто не ушел. Арестованных присылайте к Васильчикову под крепким конвоем. Донесения шли постоянно. Ночь нам предстоит нелегкая…

Да, ночь предстояла нелегкая и тревожная. На прощание император, обратившись к Бенкендорфу и Орлову, произнес с неясной усмешкой:

— Тяжко, что мое царствование начинается с вынужденных мятежниками деяний. Ты, Александр Христофорович, при моей семье еще до нашего с Мишелем рождения. Говорят, великая наша с братьями бабка однажды произнесла: идеи нельзя победить пушками. А я нынче замечу: можно, когда артиллерист хороший! И особливо ежели идеи ложные. Ну, с Богом!

И он отправился назад во дворец, высоко подняв голову. Свита государя, ставшая к концу дня огромной, вдруг распалась, застрявшие экипажи понемногу выбирались из толчеи, солдаты устраивали биваки, разжигали костры, приводили амуницию в порядок. Обозы подтягивались постепенно. Бенкендорф и Орлов отправились на Васильевский, осторожно переведя конницу через Неву.

— Можно не спешить, — сказал Бенкендорф. — С острова не уйти по льду.

Кровь черными пятнами расползлась по белой поверхности. Везде валялись тела погибших.

— Что за жалкие люди! — .воскликнул Орлов. — Чему их учили?! Без артиллерии и припасов кинулись в драку. Кто ими руководил? Оболенский?! Мальчишка! Кого они слушали? Статских во фраках?

— Да, никакой опытности, — отозвался Бенкендорф. — Ты давно не имел известий от брата Михаила? Как он?

— Давно. И очень тем взволнован.

Васильевский остров встретил сильным ветром. Фонари были погашены. Бенкендорф попросил Орлова отдать приказ расположить войска лицом к Большому проспекту перед Первым кадетским корпусом. А сам послал за обозом трех квартирьеров и велел адъютанту Орлова Балакиреву собрать жителей, чтобы доставить дрова и развести огни. Когда войска расположились, Бенкендорф отобрал добровольцев разыскивать сбежавших мятежников, на что изъявили желание многие. Он сбил несколько команд и отправил по линиям, объяснив, как действовать. Зажгли факелы, и стало светло, как днем. Зрелище, конечно, было страшным. Солдаты обшаривали дворы и подвалы, но в здания не вламывались. Излишний шум и переполох ни к чему. Первое донесение в Зимний отправил через час. В одном из ближайших домов Бенкендорф сделал сборный пункт для мятежников. И вот приволокли первого. Это оказался человек в фризовой шинели, немолодой и с виду пронырливый. Он спрятался в сарае за поленицами дров, а жил совсем в другой части города. Оправдывался нелепо.

— Все побежали, и я побежал. А на площади — думал, смотр войскам император делает.

Более добиться ничего не удалось. Между тем фризовая шинель свидетельствовала, что он не просто бежал и падал на льду, а попал в порядочную переделку. Воротник полуоторван, рукав вспорот штыком.

— Не ты ли бросал куски льда и камни у Исаакия? — спросил его Бенкендорф.

— Да вы что, ваше превосходительство! Я и мухи не обижу, не то что камни бросать!

Допрос пришлось прекратить, потому что задержанные начали прибывать десятками. Еле успевали переписывать. Солдаты Московского полка и матросы Гвардейского экипажа попадались редко. Лейб-гренадеры чаще и вели себя как настоящие-злодеи, — запирались, не хотели называть фамилий, бросались ничком на снег, не желая идти. Бенкендорф к рассвету, когда обыск ближайших к набережной мест заканчивался, подумал, что главные трудности позади. Но получилось совсем наоборот. С первым мерцанием нового дня народ начал сходиться в толпы. Разбитые биваки, амуниция, кони, орудия, зарядные ящики сперва вызывали любопытство, а потом и раздражение, смешанное со страхом.