— Гвардия и в прошлом веке была рассадником смуты. Смотри, Бенкендорф, в оба. Я знаю — ты грешен, и я грешен. Безгрешных нет. Теперь ты должен помочь Иллариону Васильевичу покрепче взять непокорных под уздцы. Путешествия многих развратили.

— Ваше императорское величество! Везде пока тихо и хорошо идет. В будущем вы можете положиться на меня. А Илларион Васильевич в моем лице получил верного друга и помощника.

— Я крепко надеюсь на тебя, Александр. И хочу тебя поздравить — с завтрашнего дня ты генерал-адъютант.

Васильчиков и Бенкендорф онемели. Однако император не позволил опомниться. Два генерал-адъютанта стояли во главе гвардии. Подобного не знала российская история. Благословенный вернул тезке долг за преданную службу с лихвой, начисто стерев прошлые обиды.

— Государь, — сказал тихо Бенкендорф, — у меня нет слов, да их и не существует в природе, чтобы выразить вам благодарность. У вас не представится случая усомниться во мне.

— Хочу верить. Ты видишь, что не только республика открывает пути для усердных и не только тираны умеют награждать по достоинству и к выгоде отечества.

Он повернулся и вышел из кабинета, оставив Васильчикова и Бенкендорфа в полной растерянности. Состояние Бенкендорфа усугублялось тем, что император в точности повторил претензию, высказанную им в прошлом году в кругу братьев на одном из заседаний. Внезапно дверь отворилась, и император возвратился. Он подошел к столу, поиграл пальцами и провел ими любимым жестом над огнем свечи.

— Кого желаете командиром первой пехотной бригады?

Император решил укрепить гвардию. Смутное беспокойство давно овладело им. После женитьбы Воронцова на польской графине Елизавете Ксаверьевне Браницкой он поручил спросить счастливого мужа, какой процент соплеменников супруги он намерен привлечь на службу в Новороссийском крае, куда вскоре получит назначение.

— Клянусь вам, государь, — сказал Воронцов, приехав в Петербург и получив долгожданную аудиенцию, — что ни один поляк не получит у меня должности.

Откуда появиться смуте, как не из Польши и Франции? На заданный императором вопрос у корпусного командира и начальника штаба давно был готов ответ:

— Великого князя Михаила, и только его.

— Хорошо, что произносите это имя согласно, — улыбнулся император.

В первую пехотную бригаду входили Преображенский, Семеновский и лейб-гвардейский егерский полки. Преображенец полковник Пирх никогда не состоял в масонском сообществе. Семеновец генерал-майор Потемкин тоже. Но вот егерским командовал полковник Головин. Как он уживется с великим князем?

Сам Бенкендорф был в отличных отношениях с младшим братом императора. Они принадлежали к разным поколениям, но зато Михаил, как и Николай, не был отягощен тяжелыми воспоминаниями. Они знали, что Бенкендорфы оставались преданы памяти великой бабки и несчастного отца. Одно это делало Бенкендорфа желанным гостем во дворце на половине Михаила. Кроме того, граф Ламсдорф, без которого великий князь не проводил и дня, часто посещал ложу «Соединенных друзей» и «Избранного Михаила». С Бенкендорфом Ламсдорф поддерживал тесные отношения.

Великий князь был самым высоким из царственных братьев и более прочих походил на матушку. Огромный рост, незаурядная физическая сила, рыжие волосы и природная сметка отводили ему везде — и на плацу, и во дворце, и на балу — особое место. Остроты и каламбуры передавались по Петербургу из уст в уста. Однако Михаил при старшем брате старался выглядеть простаком.

— У нас в России дурачком прожить легче. Меньше знаешь — крепче спишь. Во главе революций везде стояли образованные люди — врачи, журналисты или адвокаты. Принесло ли знание пользу? Редко революционеры умирают своей смертью и в собственной постели.

Те, кто встречал великого князя за границей, передавали, что там он совершенно преображался. Носил сюртуки и фраки, беседовал мягко и вкрадчиво и вообще напоминал светского человека с университетским дипломом. Возвращаясь, мгновенно преображался. На плацу ревел, как бык. Топал ногами, ругался последними словами и даже замахивался на провинившихся нижних чинов.

— Ланкастерские школы до добра не доведут, и у меня в бригаде им не место. Подлеца Греча надо засадить на гауптвахту, и дело с концом!

— Ваше превосходительство, — обращался он иронически к Бенкендорфу, — оставьте масонские выдумки. Служба есть служба, а хорошему служаке не до книг.

Он не верил старшему брату и побаивался его. В откровенности не часто пускался, но иногда из него вылетали фразы, свидетельствовавшие о наблюдательности и умении проникнуть в суть события. Сейчас он был холост, но когда женился на Фредерике Шарлотте Марии, принцессе Виртембергской, то нисколько не переменился, хотя нареченная Еленой Павловной великая княгиня — образец женственности, ума и добродушия. У них родилось много детей, и семейная жизнь великого князя протекала без особых трений, невзирая на кулачные манеры и репутацию грубияна. Старший брат считал его лицедеем. Великий князь подчинялся непосредственно Бенкендорфу, никогда не подчеркивая родственную связь с императором. Он избегал столкновений с офицерами и умел вовремя отступить, чего никогда не хотел сделать великий князь Николай Павлович, демонстрируя суровый и вспыльчивый нрав. С годами характер великого князя Михаила становился жестче. Бенкендорф не выдержал как-то и обратил на это внимание:

— Ваше высочество, подлеца Греча ничего не стоит выгнать, но ведь еще недавно вы хвалили ланкастерский метод обучения и посещали нашу библиотеку.

— То, что вчера казалось благом, сегодня обернулось пагубой. Ты семеновец, ваше превосходительство, знаешь, сколько у них завелось дури. Потемкин солдат распустил. А все отчего? Разврат идет от твоих библиотек. Стреляют плохо, в строю непорядок, нижние чины в шахматы играют, Трубецкой с Муравьевым лекции по политическим наукам записались слушать. «Отчего они вздумали учиться?» — спрашивает император. И действительно: отчего? Форма правления России дана Богом и не подлежит обсуждению. В моей бригаде ничего подобного не будет. Я найду человека, который из семеновцев выбьет дурь. У Алексея Андреевича есть один на примете: желтухинский подчиненный! И тебе, Александр Христофорович, советую: брось!

Великому князю нельзя отказать в проницательности. Бенкендорф и сам чуял: время подкатывало иное. Когда-то его умиляло, что князь Трубецкой самолично выдавал не только офицерам, но и нижним чинам книги из библиотеки, которую в Семеновском полку учредили до войны. Нынче ему это не очень нравилось бы — новый пост незаметно изменил взгляд. Впрочем, и на библиотеку при гвардейском штабе надо обратить сугубое внимание. Федор Глинка понятен, он симпатий не скрывает, но вот Михайла Грибовский личность странная. При случае неожиданной мыслью поражает и смотрит прямо в глаза, будто желает что-то спросить и только почтительность не позволяет.

Давеча довольно прямо выразился:

— Я чрезвычайно редко разделяю мнения наших читателей. А на заседаниях общества речи о военной истории часто сбиваются на политические конъюнктуры. Обсуждается вовсе не то, к чему мы призваны.

Не от него ли князь Волконский узнал содержание дискуссий? Если от него, то надо сие взять на заметку. Бенкендорф тогда ответил:

— Ты, Михайло Кириллович, прав. Вот только напомни, к чему мы призваны?

Воли Грибовскому нельзя давать. Пусть знает свой шесток. Но учесть данный урок необходимо. Гвардейский штаб — горячее место. Тут многое варится. Васильчиков с Аракчеевым враги, причем открытые. Алексей Андреевич давно метит убрать Потемкина и дух выветрить. Грибовский после того, как Бенкендорф его осадил, отнюдь не смирился и недавно при докладе, когда остались один на один, опять прямо и с любопытством глядя в глаза, заявил:

— Я не сторонник всяких тайн. Чего таиться, ежели благо отечества для тебя главное? А многие офицеры, ваше превосходительство, секретничают. Я их предостерегал всегда: господа, шепот чести противен. Русские, ваше превосходительство, столько привыкли к образу настоящего правления, под которым живут спокойно и счастливо и который соответствует местному положению, обстоятельствам и духу народа, что мыслить о переменах не допустят. Отсюда проистекает у кое-кого стремление к таинственности. У семеновцев более, чем у других, царит дух противоречия. Ручаюсь, ваше превосходительство, что дело болтовней не кончится и не все хорошо там идет.