В двухсветной сияющей зале в несколько рядов выстроились чиновники магистрата и различных учреждений, представители польского и малороссийского шляхетства, духовенство, преподаватели учебных заведений, которых в Киеве немало открыли при императрицах Елизавете и Екатерине, — и каждый был подведен графом Петром к цесаревичу, и для каждого нашлось доброе слово, свидетельствующее, что он лично знал состав малороссийской администрации. Ничто так не украшает вельможу, как милостивое и свободное обращение с вверенными ему людьми. А екатерининские вельможи — исключительное явление русской действительности и абсолютно неповторимое. Григорий Потемкин во время спора с императрицей перечислил однажды по именам писарей квартирмейстерской части в Таврии и ни разу не ошибся, указав, между прочим, кто из них берет взятки и сколько, а кто не берет. Последних оказалось, как ни странно, больше.
— Фон Цейтлин мне нашептывает, что русские — воры! Иоганн Шторх ходит по пятам и перечисляет, кто и что украл. Где же воры, матушка? Воров у меня еще поискать надо днем с огнем! — хохотал Потемкин.
— Ну, искать, милый друг, наверное, не составляет все-таки труда, если у тебя в голове целый lexikon [25].— И императрица с усмешкой посмотрела на новый перстень у фаворита, обращающий на себя внимание величиной алмаза.
Если бы в Киев приехала сама Екатерина, то вряд ли встречу удалось сделать более торжественной и приятной.
Соломон Оппенгеймер в двухсветной зале не присутствовал. Он ждал Христофора Бенкендорфа в маленькой комнатке дворцовой конторы. Ему предстояло передать финансовые обязательства в Вену, где путешественников с нетерпением ждал император Иосиф II.
День клонился к вечеру, и великая княгиня нуждалась в кратком отдыхе. Он пролетел мгновенно в суете и заботах о туалете. Но все-таки великая княгиня с Тилли успели обменяться впечатлениями.
— Я пережила незабываемые минуты, — призналась великая княгиня, — но боюсь, как бы нам это не вышло боком.
Последнее непереводимое выражение великая княгиня произнесла по-русски.
Тилли не поняла.
— Ну, не повредило бы нам в Петербурге. Здесь много соглядатаев. Да и Салтыков, я уверена, регулярно шлет туда отчеты.
— Сила, — отозвалась Тилли, — никогда не может повредить. А твой супруг очень силен, если привлек симпатии фельдмаршала. Таврический набоб не оказал бы ему такой чести.
— Потемкин? — И великая княгиня перешла на французский: — Григорий Александрович? Фи! Конечно нет. Он причастен, и Пауль, — имя цесаревича она произнесла по-немецки, — его особенно не переносит…
Цесаревич весь русский и иностранный мир делил на две категории — причастныхи не причастныхк дворцовой революции и расправе с отцом. С первыми он поклялся посчитаться, когда пробьет его час. Вторые зачислялись в разряд хороших уже по одному тому, что оказались непричастны. Братья Зубовы попали в сей последний, и цесаревич их не отстранял окончательно от двора. Они и сыграли зловещую роль в другой дворцовой революции. Орловы — причастны, но если бы цесаревич после смерти Екатерины опирался на них — ни фон дер Пален, ни Беннигсен, ни Зубовы не сумели бы прорваться в Михайловский замок и совершить черное дело.
— При Потемкине Пауль долго страдал. И потом, Потемкин не отличает государственного кармана от собственного, чего мы совершенно не терпим. В окружении Пауля нет казнокрадов.
— Я слышала, — сказала Тилли, — что Потемкин носит на одном кафтане несколько черноморских фрегатов. Это правда?
— Нет, конечно. Русские любят преувеличивать и распускать слухи, а потом сами в них верят. Русские очень любят мифы и исторические анекдоты. Однако история с пуговицами похожа на правду. В них действительно вделаны драгоценные камни…
Важный для Тилли диалог прервал легкий стук в дверь. Бенкендорф приглашал вниз.
Тихая музыка, льющаяся откуда-то сверху, созывала гостей в зал, где сияли серебром накрытые белоснежными скатертями столы, длина которых удивила и великую княгиню. Вообще удивление превратилось в привычное состояние двух подруг из Монбельяра. Кроме изысканных яств, здесь можно было найти все, чем осенью одаряла щедрая природа Украины. Никогда Тилли не видела плодов подобной величины и столь разнообразных. Одних сортов груш и яблок она насчитала не менее десятка. Сливы, абрикосы и виноград громоздились в текучих, оправленных в серебро хрустальных вазах, источая необычайный аромат. Издали наблюдая за великой княгиней, которая жила в России не первый год да еще при екатерининском дворе, Тилли сделала вывод, что и ее не оставило равнодушной великолепие сервировки и изобилие угощения. Обед здесь проходил иначе, чем застолья в Петербурге. Граф Петр умел придать официальному приему какую-то сердечную теплоту. Тилли не ожидала от поседевшего в битвах воина ни легкости, ни остроумия, а главное — он веселился не за чей-нибудь счет, никого не избирая ни мишенью, ни в шуты. К тому же и серьезные проблемы за кушаньями не чуждались обсуждать. Вот что ей перевел покрасневший от удовольствия Бенкендорф.
— Ваше высочество, — говорил генерал-фельдмаршал, — порядок, при котором дворянских детей записывают в полки для получения изрядного чина в отрочестве, надобно изменить. Лямка им плеча не трет, оттого и служат кое-как. Пропали бы мы без иноземцев. Обидно! Да что поделаешь! А рыцарство остзейское без измены нашим государям служит. В какой хочешь войне, в том числе и с Пруссией. Этот феномен надо понять. И дело тут не только в страхе потерять землю. Возьмите, к примеру, вашего верного Бенкендорфа. С двенадцати лет в службе. В тринадцать прапорщик и подпоручик. Я сам произвел его в премьер-майоры в двадцать два года. И отличия имел, в Крымскую степь ходил, в битве под Перекопью батарею с прислугой взял…
Цесаревич слушал внимательно, не улыбаясь.
— Ваших сердечных слуг, — продолжил генерал-фельдмаршал, — гатчинцами ругают: мол, вахтпарады да шпицрутены им милее, чем кровь за родину проливать. Ты, Бенкендорф, скажи-ка, что с тобой дальше случилось. Ты всегда был верен присяге!
— Потом перешел в отряд генерала Романиуса, секунд-майором пожаловали десять лет назад. В следующем году от Черного моря двинулся при корпусе генерала Боура к Дунаю. Принимал участие в знаменитом сражении под Бухарестом двадцатого октября. Вот через месяц премьер-майором граф Петр меня и сделал. В тысяча семьсот семьдесят втором году марта пятнадцатого переименован в обер-квартирмейстеры, а через пять лет в июне — в обер-квартирмейстеры подполковничьего чина и переведен в Гатчину!
— Я считаю, ваше высочество, так надо служить: с юных лет и мундира не снимая, а не как недоросли да маменькины сынки. У великого Фридриха, которого и мы бивали, такого не наблюдалось, чтоб сержанты в люльках лежали.
И еще много всякого другого было говорено меж здравицами. Тосты поднимали отдельно за прекрасных дам, и за фрейлин, и за польскую красавицу жену генерала Комаржевского, и за жену посланца австрийского императора Иосифа II генерала Ганнаха, и за графиню Потоцкую, и за Аннет Грохольскую, и за Ядвигу Ганскую — словом, за всех, кто присутствовал в зале.
Граф Петр каждый раз доказывал, что был истинным екатерининским вельможей, выдающиеся военные способности которого соседствовали с дипломатичностью и вкусом к широкой жизни. Да в Киеве иначе и нельзя! Генерал-фельдмаршал умел огибать острые углы, находясь постоянно среди малороссийской и польской шляхты, чьи интересы никак не совпадали и в иную пору остро противоречили московским. Хваля искусных в битве шведских генералов вослед государю Петру Алексеевичу, он каким-то чудодейственным образом не задевал Мазепу, этого могучего старого и седого всадника, слитого со своим конем. Не задевал он и сына гетмана Богдана Хмельницкого Юрия. Умел, умел граф Петр обходить острые углы! Иначе нельзя здесь. Уйдет Украйна прочь — проклянут потомки. Как ее отпустить на волю?! Богатейший край! Богатейший! Одними яблоками Европу закидаешь. Недаром польское шляхетство ближе и ближе подкатывало к казачьему Киеву. Да, да! К казачьему и вовсе не утратившему отпечаток прошлой вольной, незакрепощенной жизни. Недаром приобретаемые разными способами поляками поместья окружали Бердичев и Умань. Недаром они зорким оком примеривались к серединной Полтаве — сердцу Украйны, столь вожделенной и знаменитой позднее воспетыми окрестностями. Какие вокруг нее толпились хутора! Какие необозримые поля вертелись в быстром танце мимо проносящихся всадников!
