А война между тем никак не кончалась! Шведы, завидуя Баторию, спешили прибрать к рукам русские города, но князь Дмитрий Хворостинин разбил шведских генералов и уже собирался идти на Нарву и взял бы, да король Стефан пригрозил войной.

Пришлось отвести войска к Серпухову, хана тоже в гости ждали.

Большая ногайская орда прорвалась за Волгу, взбунтовала казанских татар.

Скребла, грызла душу царю Ивану Васильевичу уж такая серая мышь, серее не бывает.

«Неужто отнимут и Казанское царство и Астраханское?» — От таких мыслей государь стонал, как от боли.

Строгановы покоряли сибирские городки, но Сибирь земля далекая…

Вновь объявился премудрый Антон Посевин, почитавший себя главным устроителем мирного договора с королем. Все желал о вере толковать с новым митрополитом московским, с Дионисием, но толковать пришлось с одним только царем, ибо митрополит не пожелал видеть папского посла, а Грозный Посевину так сказал:

— Нам с вами, с латинянами, не сойтись в вере: наша вера христианская с издавних лет была сама по себе, а римская церковь сама по себе. Мы в христианской вере родились и Божиею благодатию дошли до совершенного возраста, нам уже пятьдесят лет с годом, уже не для чего переменяться… Папа — не Христос, престол, на котором его носят, — не облако, те, которые его носят, — не ангелы. Ты скажи ему, папе Григорию, — не следует Христу уподобляться, да и Петра-апостола равнять Христу не следует же… Который папа не по Христову учению и не по апостольскому преданию станет жить, тот папа — волк, а не пастырь.

Посевин обиделся: папу волком назвали. Иван Васильевич тоже сообразил — лишнее слово сорвалось. Послам, отправленным к Григорию XIII вместе с Посевиным, было наказано: «Если папа или его советники станут говорить: государь ваш папу назвал волком и хищником, то отвечать, что им слышать этого не случалось».

Об эту пору князь Василий Иванович Шуйский слухами жил. В июле царь крепко уязвил его, отправил в Великий Новгород воеводой большого полка «для походу» Андрея Ивановича. Князь Андрей не сплоховал, поспел на судах к осажденному городу Орешку, нанес полку Делагарди столь значительный урон, что шведы бежали.

Князю Андрею царь пожаловал золотой — высшая награда воеводам, а Василию Ивановичу позволили поехать в Шую, привести в порядок хозяйственные дела.

Проводить старшего брата явился князь Дмитрий. Рассчитал тонко. Не открестился от опального, но и особого внимания не выказал. Вошел в дом, когда все садились перед дорогой.

По лицу Дмитрия бродила таинственная, блудливая улыбочка, Василий эту улыбку приметил, но не мог сообразить, что непристойного нашел брат в доме. Дмитрий сам не утерпел, придержал Василия в сенях и шепнул на ухо:

— Царь послал Федьку Писемского в Англию — сватать дочь графа Гастингского.

— А что с Марией Федоровной? — вырвалось у Василия.

Дмитрий прикрыл ему ладонью рот.

— Слава Богу, здорова. Скоро родит.

В великом изумлении садился князь Василий в карету. Лошади тронули, провожающие замахали платками, руками, кто-то из дворни плакал, нищие кланялись, крестили карету, благословляли путника. Князю прешли на ум стихи, читанные прошлым вечером:

— И не погибнеши! — сказал вслух Василий Иванович, и стало ему смешно: Грозный царь — скоморохом кончает жизнь.

Удивился не мысли, но само собой сказавшемуся — «кончает жизнь». Ивану Васильевичу пятьдесят два года. Десять раз еще успеет жениться.

А перед глазами уже стоял счастливый семик да летунья с берез…

Приехал князь в Шую тихо. В город был послан гонец предупредить власти и домовитых горожан, чтоб встречу не устраивали, ибо царю торжество в честь опального не понравится.

Дворня сбежалась поклониться своему господину.

— Сытно ли живете? — спросил князь.

— Сытно!

— Богу молитесь?

— За тебя молимся, князь!

Кто был ближе, кинулись к ручке, и Василий Иванович, никого не отталкивая, поспешил в дом.

Прошел сенями, где под потолком сохли веники да калина с черемухой, бегом одолел прихожую, и в первой малой горнице увидел… ее.

Василиса стояла перед божницей, на его шаги повернулась, вскрикнула легонько.

И тут кто-то стремительно протопал через горницу и схватил князя за ногу.

Ребенок. Мальчик.

Сердце рванулось из груди, застряло в горле, и умер бы — слезы спасли. Полились столь обильно, что сердце поплыло в соленом потоке, покачиваясь. Он и продохнул.

Мальчик тянул к нему руки, и он взял его, поднял, а крошечка щекою припал к его щеке и затих.

Василиса обмерла, не зная, что и делать, князь сам сообразил. Подошел и свободною рукой обнял.

— Господи, ты будто день ясный! — и спросил, оробев: — Зовут… как?

— Смилуйся, князь!.. Василием наречен.

— А знаешь, что это за слово такое — Василий?

— Не знаю.

— Василий — василевс. Это значит царственный.

— Ты и есть наш царь.

Две недели прожил князь Василий Иванович в Шуе, не в силах расстаться с Василисой, незаконнорожденным сыном, рабом своим…

Наконец собрался, поехал в починок.

Осень распожарилась, но от хладного огня пламенеющих дубрав, лиственного бора, березовых рощ по сердцу сквозило тревогой. Василий Иванович, сам не ведая почему, проехал мимо Горицы, мимо дома вдовы Марьи. А спешить-то было уже не к кому: дедушка Частоступ умер, Агий с острова скрылся.

На обратной дороге Василий Иванович разглядел приятное для себя: возле вдовьего дома Марьи стоял еще один дом, новехонький. Знать, старший сын вдовы женился.

В Горице князь развалюх не увидел. Опросив жителей села об их достатке, о настроениях, дал денег обедневшему мужику на подъем, с отдачей, а сильно постаревшего управителя Елупку наградил лисьей шубой и двумя рублями денег.

Время было неспокойное. На Волге шла война. В Нижнем Новгороде, в Муроме, в Кинешме стояли царские полки. Василий Иванович знал, не худо бы и в Шуе собрать добрую дружину на случай прихода казанских бунтовщиков, но царь ведь Бог знает что подумает…

Долгая зима промелькнула для Василия Ивановича как один день. Ему было уютно да ласково с Василисой. Жил бы и жил в милой Шуе, но братья позвали его строгим письмом в Москву, и поехал он, спеша обогнать половодье.

Поспел к радости своей. Государь Иван Васильевич гнев сменил на милость: указал быть на берегу, в Серпухове. Большой полк государь поручил боярину Федору Ивановичу Мстиславскому, а князю Василию дал полк правой руки, передовой — князю Андрею.

В январе 1584 года царь Иван Васильевич заболел. Дыхание его было смрадно, опухли ноги. Лежа в постели, он отвлекал себя от мрачных дум игрой в шахматы с Родионом Биркиным. Биркин любил нападать неистово, государь заманивал его фигуры в ловушки и пожирал.

Биркин, старый опричник, был не только удобным партнером для игры, но имел наитайнейшее поручение и привилегию знать, что говорят о царе среди бояр и среди народа.

— Ну что, Родион, — спрашивал государь, — Федора моего дураком небось величают?

— Блаженным, государь.

— Никак не хотят его в цари?

— А куда денутся?

— Боярский ум изворотлив, как глист. Глист в утробе сидит, света страшась. Да ведь потому и жив, что во тьме… Ох, уж я им устрою напоследок!..

Биркин, глядя на бедную свою туру — приходилось менять на простого солдата, — положил короля на доску.

— Сдаюсь!

— Нет, уж ты играй! — не согласился Иван Васильевич.

— Чего тут играть?!

— Да вот чего! — Грозный повернул доску и фигурами Биркина в пять ходов поставил мат своему же королю.

— Я этого не видел! — изумился наитайнейший царский наушник.