— Передумали выходить? — спросил шофер.

— Да.

— Куда теперь?

Я пожала плечами и закуталась в два пиджака. Если тот тип узнал, где я живу, от него не скрыться.

— В «Кларидж», — мягко пробасил сэр Генри из недр такси.

Едва мы свернули на широкие проезды Мейфэра, я хотела заговорить, но он, чуть качнув головой, предупредил мои слова. Я проследила за жестом и увидела в зеркале, как шофер с любопытством на нас покосился. Поймав мой взгляд, он тотчас отвел глаза.

В клубе «Кларидж» сэр Генри быстро расплатился с таксистом, помог мне выбраться и проводил в холл с мраморным полом в виде шахматной доски, по-версальски щедро увешанный зеркалами.

Нам навстречу участливо выплыл дворецкий.

— Добрый вечер, Талбот, — произнес сэр Генри.

— Всегда рад вас видеть, сэр, — отозвался тот. — Чем могу быть полезен?

— Если позволите, нам понадобится надежное укрытие, — ответил сэр Генри, — и не менее надежные машина и шофер. Водитель такси, что привез нас сюда, был чересчур любопытен. Он может вернуться.

Я снова собралась вмешаться, и опять сэр Генри остановил меня, качнув головой.

— Пусть возвращается, — утешил Талбот. — Ни вас, ни Ваших следов он не найдет, разве что вы сами ему покажетесь.

Нас отвели в маленькую гостиную, уставленную глубокими креслами и диванами с обивкой из вощеного ситца. Китайские фарфоровые лампы излучали приглушенный желтый свет, озаряя лишь передний план, а остальное погружая в полумрак. Тем не менее его определенно хватало, чтобы заглянуть в комнату снаружи и разглядеть, что в ней происходит. Пока сэр Генри прохаживался меж столиков и полок, разглядывая хрусталь, я встала посреди комнаты, не сводя глаз с лежащей в ладони броши. Собралась заговорить, но сэр Генри снова качнул головой.

Через минуту-другую Талбот вернулся и поманил нас в коридор, а оттуда через служебный выход — наружу, в небольшой гараж, где, пыхтя мотором, поджидала машина с тонированными стеклами. Проныра-таксист, похоже, снова объявился, утверждая, будто мы что-то у него забыли. Тут дворецкий загадочно ухмыльнулся:

— Сегодня он вас больше не потревожит. Я дал ему понять, что вы решили остаться здесь, в одном из номеров. Полагаю, он поверил моим доказательствам и случайно заперся в стенном шкафу, обыскивая каморку швейцара у служебной лестницы.

— Не буду спрашивать, как это вышло, — хмыкнул сэр Генри, садясь со мной вместе в машину.

— Удачи, сэр, — тихо произнес Талбот, закрывая за нами дверь.

Отъезжая, я оглянулась. Невозмутимый страж-дворецкий стремительно уменьшался, пока вовсе не исчез в ночи.

В этот раз сэр Генри задавал направление не сразу. Мы попетляли по улицам Мейфэра, промчались по Беркли-сквер и выскочили на Пиккадилли. Обогнув по широкой дуге Гайд-парк, покатили вдоль Найтсбриджа, пустынного и темного в этот час, пока наконец не очутились на зеленых улочках Кенсингтона. Там стоял особняк сэра Генри.

На улицах царило безлюдье, однако я никак не могла подавить ощущение угрозы, напирающее, как темнота. Чем дальше мы уносились от «Клариджа», тем больше оно крепло, пока сами деревья не стали казаться чудовищами, тянущими за машиной цепкие лапы ветвей. Под конец сзади вдруг полыхнули фары, и вслед за нами вырулила вторая машина. До сих пор мне удавалось справляться с паникой, но тут она мгновенно нахлынула на меня и потопила, словно липкая волна. Под бешеный стук сердца я вцепилась в сиденье, хотя едва чувствовала обшивку — руки затекли от напряжения. Мы свернули налево, потом дернулись вправо. Та машина не отставала.

Но вот под колесами зашуршал гравий. Не успел шофер затормозить, как я распахнула дверцу и помчалась по дорожке к дому. Массивная резная дверь впереди отворилась, и я влетела внутрь. Сэр Генри не отставал: в проеме только и успели мелькнуть красные фары, и сразу же щелкнул замок, Я же, борясь с одышкой, оказалась в большой прихожей сэра Генри — лицом к лицу с его оторопевшим дворецким.

— Будь добр, Барнс, проверь, чтобы все двери и окна были закрыты, — произнес сэр Генри. — И включи сигнализацию. Потом подай нам коньяк — «Хайн антик», пожалуй, — и растопи камин в библиотеке.

Библиотека на втором этаже обволакивала толстым красным бархатом и зелеными гобеленами по рисункам Уильяма Морриса. Свет скользил по глянцу мраморных бюстов, дубовых полок и кожаных переплетов, отливал на позолоченных корешках. Перед камином красовались два кресла с кожаной обивкой цвета бордо, а на столике между ними Барнс выставил бутылку с коньяком и два бокала.

Мне нужно было согреться.

— Вы верите в призраков? — спросила я, глядя в огонь.

Сэр Генри погрузился в кресло.

— Вряд ли призрак из могилы мог воткнуть в Роз иглу. Или подкупить того таксиста, чтобы следить за тобой.

Я обернулась:

— Так вот зачем мы меняли машины в «Кларидже»?

— Всеведение, — произнес сэр Генри, — годится для Бога, в остальных же оно вызывает подозрение. Ты не сказала ему ни улицы, ни номера дома. И я не говорил. А он привез тебя прямо на место.

Мое сердце сделало кульбит. Пошатнувшись, я села на край второго кресла. Таксист знал мой адрес — подъехал к двери, чуть не высадил. Я вспомнила его слова, его тон — не то напуганный, не то досадливый, не то тревожный… «Передумали выходить?» А я-то по рассеянности не заметила.

— В моей квартире кто-то был.

Сэр Генри вручил мне бокал.

— Кто-то был? Неудивительно. Таксист — это посыльный, мелкая сошка. И, судя по всему, его очень огорчило то, что посылка отказалась от доставки по адресу. Стало быть, есть еще и заказчик. Или сошка побольше, перед которой он должен отчитываться. — Держа бокал в ладонях, он медленно взбалтывал янтарную жидкость. — Ты в опасности, Кэт. И притом нешуточной.

Сэр Генри сделал вдох и пригубил коньяк, затем крякнул от удовольствия.

— «Кларет — сладкая водичка для мальчиков, портвейн — напиток мужчин, но тот, кто решил стать героем, должен пить бренди». Слова Самюэля Джонсона, умный был сукин сын… Давай-ка еще разок взглянем на твою брошь.

Я вытащила шкатулку. Брошь притаилась там, посверкивая эмалевыми цветами в отсветах пламени.

— Непохоже на дорогу из желтого кирпича, верно? Как я могу с нее сойти, если не вижу границ?

Сэр Генри улыбнулся:

— Может, лучше сравнить ее с серебряными туфельками? Те не понесут, пока не наденешь. Вы позволите, мисс?

Как только он вынул брошь, из-под нее выпорхнула бумажка и, кружа, полетела к огню. Сэр Генри метнулся вперед и, перехватив листок, положил мне на ладонь. Это оказалась прямоугольная карточка из плотной кремовой бумаги, с выбитым снизу отверстием, над которым шли несколько строчек чернильным пером. С болью в сердце я узнала размашистый почерк Роз. Пока сэр Генри прикалывал брошь к моему лацкану, я прочитала:

«Поздравляю, шустрая Кэт, за то, что оставила нудное благочестие и решилась извлечь на свет истины, погребенные в недрах яковианского magnum opus [9] , столь нами любимого. Верю, восторга публики тоже долго ждать не придется.

Красивые — красивой,

Р.».

— Яковианского? — вдруг переспросил сэр Генри.

— Так у нее сказано.

«Это от Якова», — подумала я. Яков Первый — так звали правителя Англии в годы Шекспировой зрелости. Все бы ничего, да пьеса, о которой Роз говорила — бесспорно, величайшее творение, — была не яковианской. Если речь действительно шла о «Гамлете», то писался он последней и грандиознейшей из елизаветинских пьес, в то время, когда престарелая королева-девственница стояла одной ногой в могиле, не желая объявлять наследников.

Большинству людей что елизаветинский, что яковианский Шекспир — все едино, никакой разницы, тогда как для Роз они отличались, словно небо и земля, мужчина и женщина, день и ночь. Она никогда бы не спутала их, как не спутала бы сестру с братом или руку с головой.