Потом погасли огни в коридоре, остались только тусклые лампы по одной на каждые двадцать — тридцать футов. В воздухе жидким свинцом растекалась дремота. Я начала клевать носом. Встрепенусь — и опять засыпаю. Закрыв глаза в третий раз, я вдруг резко очнулась. Что-то насторожило меня. Оставалось понять, что же именно. За окнами кабинета сгустилась бархатная темнота. Я подкралась к двери и прислушалась. Казалось, даже ночью библиотека жила своей собственной жизнью, полной загадочных всхлипов и вздохов, как если бы книгам тоже не терпелось остаться одним, чтобы попрыгать с полок и отправиться на свой сказочный бал. Однако ничего более подозрительного слышно не было.
Я включила фонарик и приблизилась к столу. Ставя том фолио на место, вытащила бумаги из-под бюста Шекспира, сложила аккуратной стопкой и убрала в сумку. Потом повернулась к полкам.
— Простите, — прошептала я (кому — книгам? Стенам? Роз?) и, взяв себя в руки, принялась за работу.
Методично переходя от полки к полке — хозяйка одобрила бы, — я выкладывала передние стопки книг сектор за сектором и фонариком освещала темное нутро полок. Ее интересы, как оказалось, были обширны, если не сказать больше. Так, я наткнулась на небольшую подборку Сервантеса с его «Дон Кихотом», потом на несколько книг Делии Бэкон — одной заумной американки позапрошлого века, которую увлечение Шекспиром сначала прославило, а после довело до помешательства. Когда-то ее работы были моим «пастбищем». Что же привлекло к ним Роз? Я удержалась от зевка и пошла дальше. Длиннющая подборка о Шекспире на Диком Западе, видно, осталась здесь с написания ее последней книги. Со стороны могло показаться, будто кто-то набил эти полки содержимым библиотечных стеллажей без всякой системы. Ничто не указывало на то, что занимало Роз в последнее время. Но что хуже всего, «Елизаветинского театра» и след простыл.
Двадцать минут спустя я, в тихом отчаянии обыскивая нижнюю полку у окна, увидела желанные четыре томика в вытертом красном переплете. Бледный глянец позолоты на корешках обозначил: «Чемберс. Елизаветинский театр».
Я, не дыша, подалась вперед. У задней обложки одного из томов флажком выглядывал листок бумаги. Я вытащила книгу, попятилась к креслу и открыла на заложенной странице — номер четыреста восемьдесят восемь. «Трагедии и пьесы», — значилось в заголовке длинного списка, который, опус за опусом, перечислял все известные издания и рукописи каждой пьесы времен английского Ренессанса. Ничего себе статейка…
Страница 488 начиналась с «Отелло». За ним «Макбет», «Король Лир», «Антоний и Клеопатра» и так далее, до соседней страницы, начинающейся с «Генриха VIII».
Поздние пьесы Шекспира. Крупные сочинения яковианской эпохи. Я прошлась бледно-желтым лучом по полям. О каком же она мне писала?
Опять, как назло, ни слова, ни пометки, ни даже случайного штриха. И это — в настольной книге женщины, привыкшей не расставаться с карандашом? Нет, здесь что-то крылось.
Я откинулась в кресле. След не мог обрываться так просто. Просто не мог. Я снова вытащила карточку Роз из пиджачного кармана и перечитала ее послание. Потом покрутила в пальцах вокруг пробитой внизу дырочки. Едва ли Роз стала бы раздавать свои карточки, учитывая, с каким трудом они ей достались. Что бы я ни искала, оно просто обязано иметь отношение к этим книгам.
«Или не к книгам, — вдруг дошло до меня. — Они здесь ни при чем». Я привыкла видеть в карточках указатели. А Роз хотела привлечь мое внимание к самой карточке. Я встала и подошла к комоду, в котором она их держала, — оставшемуся от старого «Уайденера», уложила раскрытую книгу сверху и, светя фонариком, осмотрела лицевые панели ящичков, аккуратно подписанные Роз, пока не дошла до этикетки «Ча — Че».
Выдвинув ящик, я принялась перелистывать карточки. Вот и он: Чемберс Э.К. «Английская поэзия Средних веков», «Артур Британский», «Народные английские пьесы»… Нет, это уже перебор. Я вернула последнюю карточку на место и сдвинула по прутку вперед, и тут мне в глаза бросился край сложенного вдвое листка бумаги, лежащего на самом дне. Я осторожно его вытащила и прочла посвящение, сделанное синим карандашом: «Для Кэт».
В тот же миг огни зала — и без того тусклые, — мигнув, погасли. Я сунула листок в книгу, прижав ее к груди, выключила фонарик и подкралась к двери. Снаружи не горело ни единой лампочки. Библиотека погрузилась во тьму. Фоновый гул, которого я почти не замечала, стал ниже и в конце концов смолк, словно здание, как гигантский зверь, испустило дух. Только теперь я поняла, сколько шума производит электрика таких масштабов.
На пути к комоду меня отвлекли тонкий скрип и шорох. Я замерла. Эти звуки были мне хорошо знакомы: так открывалась пожарная дверь в конце коридора, ведущая на узкую серую лестницу. Значит, на этаже был кто-то еще.
Я снова выскользнула из кабинета, но на сей раз не стала его запирать — лишь прикрыла дверь, чтобы не хлопнул затвор, — и бросилась через коридор к стеллажам. Едва я успела спрятаться между полок, как из-за угла у лестницы выплыла темная, чернее ночи, фигура. Должно быть, охранник или полицейский с университетского участка решил разведать, почему погас свет, убеждала я себя, а в уме неотвязно крутились воспоминания о зловещей тени в моем окне, таинственным образом связанной с подарком Роз. Что, если это тот самый преследователь? Прикрыв брошь ладонью, как будто темный незнакомец мог ее учуять, я вжалась в тень между проходами и стала ждать.
Впереди, у окна, мраморный пол устилала чересполосица лоскутков лунного света, словно широкая шелковая бахрома. Вдруг от тьмы отделилась человеческая тень-силуэт, но, не успела я разглядеть ее, скрылась дальше по коридору. Я беззвучно выдохнула, радуясь, что все обошлось, но тут мой противник остановился, попятился на два шага, потом еще на один. У двери Роз он снова замер. В свете окна его силуэт казался дырой, прорехой в форме человека на ткани Вселенной.
Тускло блеснул ключ. Я-то знала, что дверь не заперта, да что там — даже не закрыта. Легкий толчок — и она, тихо охнув, распахнулась. Незнакомец застыл на миг. Потом резко обернулся. Я съежилась и побежала, он — вслед за мной. Сворачивая у кабинок налево, я проскочила три прохода и метнулась назад, к череде комнат. У самого коридора я замерла, благо чугунный козырек стеллажа закрывал меня из виду, и прислушалась, пытаясь уловить приближение чужака сквозь отчаянный стук сердца.
Ни звука. «Уайденер» был сущим лабиринтом — короткие переходы, неожиданные повороты, ниши… Теперь все это погрузилось в темноту. Если черный незнакомец не знаток этих мест и если перестановка их не коснулась, у меня был неплохой шанс сбежать.
Наконец шорох шагов во внешнем коридоре подсказал, откуда ждать опасности. Как и я, в нескольких проходах незнакомец свернул и снова пошел к кабинетам. Чем громче становились шаги, тем глубже я забивалась в хранилище. Мне нужно было любой ценой сохранить между нами барьер из полок. Одной рукой держа томик Чемберса, я стала ощупывать стеллаж рядом с собой. Через метр-другой мои пальцы попали в дыру. Я подтянулась. Ура! Стоя на цыпочках, мне удалось нащупать обрезы книг, составленных по ту сторону стеллажа. Потом, собрав все свои силы, я спихнула несколько томов в соседний проход.
Незнакомец тут же метнулся на звук, а я — синхронно с ним — прочь из хранилища, к лестнице в другом конце коридора. До нее было рукой подать. Надолго ли кипа книг на полу его удержит? Я добежала до лестницы и рванула на себя дверь, преграждавшую спуск вниз. Тишину прорезал гневный скрип железа. На лестнице, ведущей вверх, скрипучих дверей не было. Я развернулась и припустила туда, а взбежав на следующий этаж, снова зарылась в стеллажи. В тот самый миг, когда дверь с тихим «ш-шух-х» захлопнулась, на лестнице раздались шаги. Потом стало тихо, как вдруг послышался прежний скрежет. Шаги тихо зашлепали вниз.
Я подождала. Незнакомец мог красться наверх, разгадав мою хитрость, чтобы дождаться, пока я себя выдам, или решил залечь у центрального входа. Стоп. Он был еще здесь — на лестнице тихо скрипнул ботинок. Я навострила уши, готовясь, чуть что, бежать, но так ничего и не услышала. Казалось, даже книги затаили дух вместе со мной.
