Голос из мрака спросил:

– Ты не узнаешь их, Киклад? Ты не помнишь лиц людей, с которыми отправлялся на войну?

Здесь не было ни Одиссея, ни Ахиллеса, ни могучего Аякса. Это были не цари греков, которые вели войска на Трою, и не богоравные герои, прославленные в песнях. Это были безвестные мужчины, безликие люди, отцы украденных дочерей, мужья похищенных жен. Это были разозленные сыны Греции, такие же мужчины, как и я,– люди, которые сражались в той войне.

Я быстро отвернулся и отступил в сторону, чтобы они не завладели моей душой, но призраки отступили быстрее. Они поспешили обратно в свои убежища, жалобно стеная.

– Они узрели в тебе нечто более темное, чем тень Гадеса.

Призраки вопили и завывали с безопасного расстояния, прячась в сумраке подземного мира, а передо мной явилась Оракул. Она сидела в серой тени под Вратами Гадеса и держала в руках натертый до блеска кратер.

Позади ее головы, скрытой под капюшоном, виднелся гигантский провал в земле, и каким-то непостижимым образом там же оказались мои жертвенные быки, которые перенеслись от алтаря Кибелы сюда, в Гадес. Их горла были перерезаны, и горячая черная кровь наполняла яму. Вокруг краев ямы толпились призраки и неупокоенные духи, они пили жертвенную кровь и наливались силой.

– Древняя жестокость порождает новую жестокость,– изрекла прорицательница.– И когда настанет час судьбы, демон возьмет свою плату. Ни война, ни сила, ни молитва не остановит месть, отмеренную твоей рукой.

Я в нетерпении подался вперед на грязном, скользком берегу реки.

– Моей рукой?

– Ты поклялся отомстить, Киклад, и заключил договор с Матерью Кибелой, ты – ради справедливости, она – из злобы.

Почему она скрывает от меня лицо, эта сгорбленная старуха на перекрестке Гадеса? Я потянулся к ней.

– Какой же это был договор?

– Из-за преступления Атанатоса против тебя и из-за его дерзновенной жажды бессмертия она возлегла с неистовым богом народа Атанатоса – с Великим Быком, вавилонским Ададом, Повелителем Бурь! Она взяла его семя и поместила его в тебя, где оно сможет прорасти лишь на ложе яростной страсти и через века превратится в самую мстительную из бурь!

Тени и призраки, собравшиеся вокруг ямы, издали могучий рев. Они вопили, завывали и колотили себя по грязным грудям руками, сжатыми в кулаки.

Я же застыл, пронзенный страхом.

– Киклад, тебя несет колесница, влекомая самим Временем. Каждая из твоих жизней будет начинаться на острове, подобном тем островам, что лежат к северу от великого Крита. Как нить, сплетенная из моря времени, каждый виток твоей жизни будет островом в этом море, и ты раз за разом будешь просыпаться на берегу и развивать свою нить дальше, пока не настанет срок, когда твоя судьба исполнится.

Значит, это никогда не закончится? Но это же безумие. Может быть, я безумен?

– Человеческая кровь темная и смертная,– взмолился я.– Когда она уходит в землю, какие песни она может петь? Никаких. Как я мог возродиться из праха? Я должен быть мертв!

– Ты узнаешь, что нелегко постичь умение умирать.– Прорицательница омыла руки в кратере, давая понять, что покончила со мной.

– Смерть находит меня… неподходящим?

Оракул поднялась на ноги и растворилась во мраке, так и не убрав с лица капюшон. Издалека эхом донесся ее голос:

– Ты осмеливаешься отказываться от своей судьбы?

Оракул собирается бросить меня здесь? Я побежал за прорицательницей и закричал:

– Я отказываюсь от нее!

– Как ты можешь отказаться от пути, по которому уже идешь? – спросила она, как будто предупреждая, когда я последовал за ней в клубящиеся туманы и побежал по паутине кровавых нитей.

Густая багровая жидкость сочилась из тысяч и тысяч переплетенных жгутов, пронзающих туман во всех направлениях. И на зеркальной глади лужиц, собиравшихся под кровавыми нитями, одна за другой разворачивались жизни тех, чья судьба была предречена. Я был словно божество, взирающее свысока на ничтожность их существования.

Но нити судеб не были неподвижны, они все время перемещались и вытягивались, свивались в узлы и сжимались. А в тех местах, где нити пересекались, переплетались и жизни людей, которым принадлежали нити. Когда же нити соприкоснулись с моей плотью, они прорезали меня насквозь и утащили, вопящего, к самому краю огромного провала, который тянется за пределы Гадеса. Туда, где могучий пест толчет в гигантской ступе чрево земли, к веретену Неотвратимости, на которое накручиваются все изменения, происходящие с людьми.

Вокруг веретена вращались семь огромных бронзовых кругов, на каждом сидела сирена и пела гимны во славу тех, кто пребывал на вышнем троне – гимны трем паркам, дочерям Неотвратимости, перед которыми трепетал даже сам отец Зевс. Вращались круги человеческих жизней и смертей, выпрядались нити судеб. Клото пряла нити прошлого, Лахезис отмеряла их и сплетала в настоящее, а Атропос обрезала нити, когда приходило их время.

– Узри свою неистовую страсть, Киклад!

Сочащаяся кровью нить судьбы протянулась из моего живота. Я попытался ухватить ее и удержать, но она притянула меня к первому кругу судьбы. Кровь струилась у меня между пальцами, стекала вниз и собиралась в лужицу у моих ног. Я вдруг увидел свое прошлое и был сломлен.

«Мойра, жена моя, любовь моя».

Она завершала мою судьбу – та нить, которую боги вздумали переплести с моей. Я упал на колени и зарыдал над жестокой лужицей своей жизни.

В моей крови она снова ожила. Я стоял вместе с ней на горящих скалах у дикого берега Крита и смотрел, как царь Идоменей с торжественными церемониями сопровождал тело своего дяди Катрия, убитого на Родосе, на погребальные игры, которые устроил почтенный дом Миноса, на те игры, куда прибыл царь Менелай, чтобы почтить память своего деда.

Я снова стоял рядом с ней, ощущал ее тепло и чувствовал, как она радуется состязаниям колесниц, метателей копья и молота. Она ахала и бежала вместе с толпой вдоль портиков и балконов дворца, под величественными колоннами кроваво-красного камня; она смотрела вниз, на Лабиринт, где я танцевал с быками. Я прыгал над их острыми черными рогами, ускользал из-под тяжелых копыт, вздымающих горячую сухую пыль. Массивные деревянные врата вокруг нас преграждали все пути к выходу, поэтому состязание было самым настоящим.

А вечером, когда к погребальному костру поднесли факел, я смотрел на ее лицо в отсветах пламени и думал, что никогда не увижу никого прекраснее ее. И никогда не найду другого праведного сердца, которое сможет примириться со столь жалким существом, как я.

Я протянул к ней руки, но мои пальцы окунулись в кровь.

Оракул дернула за кровоточащую нить моей судьбы и повлекла меня дальше – к другим лужицам, в которых меня ожидал Атанатос, где он нанес удар. Я скользил по крови собственных воспоминаний и видел, как нарастала за века моя жажда мщения, видел свою неистовую ярость, наполненную жгучей ненавистью и гневом, снова и снова, от стежка к стежку, все яростнее от жизни к жизни!

Я рухнул на землю у ног Оракула и зарыдал, уничтоженный и исполненный горечи.

– Она так много для тебя значит, Киклад?

– Она – моя клятва.

– Так оглянись же на круги своей жизни. Посмотри на всю эту кровь, посмотри на свою клятву!

Я сделал, как велела Оракул, посмотрел на лужи липкой багровой крови, по которым прошел.

– Если она столь много значит для тебя, то почему она – лишь лепесток в этом бушующем море ненависти?

– Ты не понимаешь.

– Иди найди Атанатоса. Ярись, Киклад, если не можешь без этого, ярись, если ярость дарует тебе покой. Но знай, что твоя ярость направлена на тебя самого. А не на меня.

Я слышал ее слова, но не мог поверить, что она их произнесла. Мне стало нестерпимо дурно. Я поднял голову и взглянул в лицо Оракула. И увидел, что это Мойра плачет обо мне.

– Дорогой мой Киклад, значит, я для тебя – всего лишь боль в сердце?

Мои руки дрожали, все тело тряслось. Я припал к ее ногам и хотел их поцеловать, но там была лишь пустота.