— Хотите, чтобы я остался? — негромко произнес он.

Она готова была расцеловать его. В эту секунду он превратился в члена ее семьи. Как говорил Чан, для этого не нужно кровное родство.

— Нет, — ответила она, благодарно улыбнувшись. — Можешь идти. Тебе есть чем заняться.

Эдик спустил на пол собаку, влез в куртку, которая оказалась чересчур велика для него, и без лишних слов вышел из комнаты, так и не глянув на гостя. Собака подхватила своими маленькими зубами печенье и засеменила следом.

Она заварила чай. Больше она ничего не могла предложить. На кровати ее были разложены продукты, которых она не то что не ела, даже не видела с того дня, как пересекла границу России. Здесь даже в магазинах не продавали таких богатств. Баночки блестящей каспийской черной икры. Миндальное печенье. Плитки швейцарского шоколада. Копченый окорок, наполнивший комнату аппетитнейшим запахом, жирные душистые колбасы разных сортов. Все это она бережно раскладывала на кровати так, как женщины обычно раскладывают свои платья, чтобы полюбоваться ими со стороны. На дне пакета обнаружились бутылка водки и металлическая коробка с пятью толстыми сигарами. Лида удивленно посмотрела на Малофеева.

— Выдумаете, я втайне курю? — спросила она, рассмеявшись. Потом, помедлив, добавила: — Или это вы положили для себя?

— Нет. — Он сидел на подоконнике, покачивая ногой и наблюдая за ней. — Не для себя. Они могут вам пригодиться. Для обмена, когда вам что-нибудь понадобится. Керосин, например.

— А. — Лида положила сигары между банкой греческих оливок и пакетом жареного кофе и нежно погладила, как пропавших и вновь отыскавшихся детей, думая о том, на что будет готов пойти какой-нибудь тюремный охранник ради такого подарка. — Спасибо.

Она улыбнулась, сама не понимая отчего, то ли радуясь подаркам, толи от чувства благодарности ему. Лида попыталась побороть охватившее ее ощущение, что теперь она обязана Малофееву. Ноги ее отказывались отойти от кровати, она боялась, что, если сейчас отвернется, все это превратится в дым и исчезнет.

— Пожалуйста, Лида.

Она подождала, думая, что он скажет что-то еще, но продолжения не последовало.

— Товарищ Малофеев, что я вам должна за все это?

— Ничего. Не беспокойтесь, — улыбнулся он. — Ценник не прилагается.

Она взяла оливки, сочные, ароматные, и вспомнила, что ее мать отдала бы полжизни за такую баночку.

— Ценник не прилагается к еде? — Она заставила себя положить банку обратно. — Или к сведениям, о которых я вас просила?

— Боюсь, что с этим пока не продвинулось.

Напряженная тишина повисла в комнате, но Дмитрий, похоже, не замечал неловкости. Это не понравилось ей.

— Вы не смогли узнать, где находится Йене Фриис? — наконец спросила она.

— Нет.

Снова молчание. Он продолжал беззаботно покачивать ногой. Лиде захотелось схватить эту ногу и завернуть ему на шею.

— Но я думала… — начала она и осеклась.

К чему слова? Какой смысл?

— Я тоже.

— И поэтому вы принесли всю эту еду? Вместо информации?

Неожиданно нога прекратила движение.

— Лида, я больше не связан с тюрьмами и лагерями.

— Вы хотя бы помните его по Тровицкому лагерю? Йене Фриис? Высокий с рыжими волосами?

— Конечно нет. Там были сотни заключенных, и я не имел дела с ними. Я следил за выполнением рабочих норм и отправкой древесины на юг. Я не сидел рядом с заключенными и не рассказывал им сказки на ночь, если вы это имеете в виду.

Она продолжала напряженно вглядываться ему в глаза.

Он не улыбался, просто смотрел на нее с терпеливым видом, и это раздражало ее все больше и больше.

— Но я же говорила вам, — сказала она. — Назвала номер тюрьмы, в которой он может сейчас находиться. 1908. У вас ведь наверняка есть нужные связи, чтобы узнать, где она находится. — Девушка нетерпеливо переступила с ноги на ногу. — Даже если вы не можете узнать, там ли он.

— Лида, милая моя девочка, если бы это было в моих силах, я бы это сделал, но вы должны понимать, что некоторые тайны скрыты даже от меня. — Он нахмурился, то ли озабоченно, то ли сердито — этого Лида не смогла понять. — Простите, но больше я ничем не могу вам помочь. — Поразмыслив, он добавил: — К сожалению.

Лида наклонилась, подняла с пола бумажный пакет и начала укладывать обратно продукты. Малофеев молча наблюдал.

— Я не верю вам, — негромко сказала она, не поворачивая головы.

Последними она аккуратно положила в заполнившийся пакет сигары. Их вид заставил ее вспомнить об Алексее. Она подумала, какое удовольствие они доставили бы ему. Лида развернулась.

— Дмитрий, зачем вы это делаете? Помогаете мне, я имею в виду. Приносите такие дорогие вещи, хотя совсем не знаете меня и уж наверняка ничем мне не обязаны. Вам ведь не хуже меня известно, что за одну такую баночку икры здесь, в Москве вы можете купить любую девушку, какую захотите. — Рассматривая его лицо, она увидела, как оно смягчилось, и услышала вздох, случайно вырвавшийся и тут же оборванный.

— Лида, я здесь не для того, чтобы купить вас.

— Да?

— Да.

— Тогда зачем вы пришли?

Он задумчиво обвел ее взглядом.

— Я пришел, потому что хочу, чтобы когда-нибудь вы посмотрели на меня так же, как вы смотрели на того китайца в «Метрополе».

В груди Лиды что-то вспыхнуло.

— Мы танцевали, только и всего. К тому же не очень хорошо.

— Нет, это не все.

— Что вы имеете в виду?

— Думаю, вы понимаете, что я имею в виду.

— Нет, не понимаю. Но в любом случае, Дмитрий, вы, кажется, забыли, что дома вас ждет прекрасная жена.

— Да, моя прекрасная Антонина. Но вы ошибаетесь, Лида. Я ни на секунду не забываю о своей жене. — Тоска, серая и мягкая, как тень, послышалась в его голосе. — Дело в том, что это она посоветовала мне, раз я не могу помочь ничем иным, принести вам все эти подарки.

— Как это любезно.

Он вежливо улыбнулся.

Лида старалась не замечать, до чего легко ему удавалось быть обаятельным. Элегантность казалась естественной частью его натуры, шла ему так же, как его сшитое на заказ кожаное пальто, к тому же его рыжие волосы пробуждали в ней целый калейдоскоп воспоминаний об отце, отчего у нее по коже шли мурашки. По какой-то непонятной ей причине в присутствии этого мужчины жизнь в Китае начинала казаться чем-то странно далеким и полузабытым. И от этого на душе у нее скребли кошки, хоть она и боялась признаться себе в этом.

— Я благодарна вам за вашу щедрость, — она резко сменила тон, — но я не могу принять эти подарки.

И все же одна рука выдала ее: прошлась по выпуклостям коричневого пакета так же ласково, как будто это была не грубая упаковочная бумага, а мягкие бархатистые уши Серухи. Лида отдернула ее.

— Я пытаюсь помочь вам, Лида. Не забывайте об этом.

— Если так, то, пожалуйста, скажите мне, Дмитрий, на какой улице находится тюрьма номер 1908.

— Ох, Лида, если бы я знал, я бы сказал.

— Может быть, вы не хотите этого знать?

— Может быть.

Если она собиралась разыскать отца, Малофеев был ей нужен. Ей были нужны его связи, его знание тюремной системы, его опыт. Ей не давала покоя мысль, что кто-то, стоящий на советской партийной лестнице рангом выше, мешал ему.

— Кому известно, что вы здесь?

Оставив вопрос без ответа, он поднял чашку с чаем, которая остывала рядом с ним на подоконнике, спокойно и неторопливо отпил, как будто был погружен в какие-то свои мысли, и аккуратно поставил обратно. Только после этого он снова посмотрел на Лиду, и в тот же миг ей бросилось в глаза, какая перемена произошла с ним. Взгляд его сделался прямым и жестким. Это напомнило ей, что еще совсем недавно он был начальником лагеря.

— Лида, послушайте меня. Советская Россия еще очень молода. Она растет и учится. С каждым днем мы приближаемся к нашей цели — созданию справедливого и гармоничного общества, в котором равенство будет считаться таким естественным, что нам будет казаться невероятным то, с чем приходилось мириться нашим отцам и дедам.