— Отойди, — спокойно произнес Алексей.

— Оставь ее в покое.

Алексей какое-то время молча холодно смотрел на него.

— Оставить в покое кого?

— Она еще слишком молодая.

— Она опасна, потому что несдержанна. Ей еще многому нужно научиться.

— Не тебе ее учить.

— Сегодня в столовой ты подставил ее под удар.

— Нет. Опасность — это ты. Ты, а не она. Ты с твоей вечной грамотностью и прямой благородной спиной. Каждый день, который мы проводим на этой земле, мы рискуем из-за тебя, а не…

— Безмозглый ты дурак, Попков.

— Я здесь для того, чтобы защитить ее.

— Ты? — протянул Алексей и насмешливо скривил губы.

— Да. — Черные кудри Попкова были такими же неуправляемыми, как и его норов. Одна прядь упала на длинный шрам на лбу, который тянулся через прикрытую повязкой глазницу. — Да! — прошипел он, обдав Алексея зловонным дыханием. — Испугаешь ее, — прорычал он, — я тебе твои поганые яйца оторву.

Алексей прищурился и мягко произнес:

— Если прикоснешься ко мне, я тебе скручу шею так, что ты и на помощь позвать не успеешь. Говори, что она тебе сказала!

— Чего?

— Говори, башка бычья, что она тебе сказала там, в столовой, когда ты боролся. Что она шепнула тебе на ухо, когда ты уже почти был готов? Какие такие ее слова дали тебе силы победить, а?

— Не твое дело!

Чуть слышно, почти шепотом, Алексей произнес:

— Она пообещала, что раздвинет для тебя ноги, верно?

Здоровяк взревел.

Рядом с ними резко распахнулась дверь. Звук, с которым она ударилась о стену, прокатился по серому коридору, заставив мужчин отвлечься и посмотреть на особу, которая появилась в дверном проеме соседнего номера. Она уперла руки в бока и, очевидно, не догадывалась, что ее полосатая хлопковая ночная рубашка расстегнута до талии и открывает взорам пышные груди.

— Да заткнетесь вы, ослы крикливые? — заорала на них женщина. — Я тут заснуть пытаюсь, а у меня под дверью два барана лбами бьются.

Алексей обвел взглядом ее широкие ступни, грубые, точно вырезанные из оленьего рога, ногти на пальцах ног, отвислый живот, скрытый под ночной рубашкой, спутанные волосы, когда-то, наверное, каштановые, но сейчас цветом и видом больше напоминающие прошлогоднее сено. С трудом он заставил себя не пялиться на ее грудь.

Коротко кивнув, он произнес:

— Извините.

— Да мне начхать на твои извинения! — рявкнула она. — Поспать дайте!

Алексей покосился на Попкова и чуть не рассмеялся. Этот огромный бородатый бык стоял, разинув рот, и без всякого смущения таращил свой единственный глаз на выставленные напоказ бледные округлости, при этом издавая какие-то хриплые звуки.

Женщина этого стерпеть не могла. Ее темные брови взметнулись вверх, она ринулась вперед и ткнула пальцем казаку в живот. И не раз, и не два, а три раза. В ту же секунду Попков отступил, прижался к противоположной стене, как будто в него тыкали не пальцем, а стволом винтовки, и Алексей, воспользовавшись возможностью, молча двинулся по коридору. Ему нужно было успокоиться. Расслабиться. Подумать. Господь милосердный, сохрани меня от безумства этой деревенщины.

Дыши, любимая, дыши.

Это был голос Чан Аньло, и он прозвучал в голове Лиды так же громко и ясно, как звон храмового колокола в Цзюньчоу.

«Не отхватывай кусочки воздуха, как собака хватает крошки. Ты должна учиться дышать так же сосредоточенно, как училась ходить».

Лида осталась в пустой комнате одна, улыбнулась, встала, чтобы размять спину и грудную клетку. Она медленно и глубоко вдохнула, втягивая в себя воздух так, будто наматывала на катушку длинную рыболовную леску, как он учил ее. Вздох был таким долгим и ровным, что она почувствовала покалывание на коже, словно прилив кислорода оживил ее.

Похоже, одна мысль о тебе, Чан Аньло, возвращает меня к жизни.

Она и не догадывалась, что все закончится так. Так плохо. Они разлучены, и она не знает, где он и даже жив ли он. Ни весточки. Пять месяцев и одиннадцать дней. Вот сколько продолжается это. Эта агония. Она понимала, что будет тяжело, но не знала, что это будет так… Невыносимо. Что она забудет, как думать, как дышать, как просто быть. Каким образом она продолжает все еще оставаться Лидой Ивановой, если все лучшее, что есть в ней, осталось там, с ним, в Китае?

Чан спас ей жизнь. Это случилось в одном из узких переулков красочного старого города Цзюньчоу посреди огромных равнин Северного Китая. С одной стороны ей в руку как пиявка вцепился старик, а с другой — раскрашенная женщина, и оба с одной мыслью — похитить ее, но Чан налетел на них откуда-то сверху, точно черноволосый дракон. И после этого она вся без остатка стала принадлежать только ему. Вот так просто! Несмотря на злость и слезы тех, кто их окружал и старался разлучить, они полюбили друг друга. Теперь же он был далеко от нее, и ему угрожала такая опасность, о которой ей было даже страшно думать.

Любимый мой, будь осторожнее. Будь очень осторожным. Ради меня.

Он был революционером, коммунистом и воевал в Китае в повстанческой Красной армии Мао Цзэдуна. Сколько раз, проснувшись засветло, она лежала в кровати и думала 0 том, должна ли она была в это время находиться там, рядом с ним, вместо того чтобы скитаться по России в поисках отца, которого в последний раз видела, когда ей было пять лет. Но они с Чаном решили, что остаться было невозможно. Для него она была бы не менее опасна, чем пуля Чан Кайши. Если бы она осталась с ним в Китае, то стала бы его слабым местом, отвлекала его, враги Чана могли бы использовать ее, чтобы давить на него.

Нет, любовь моя; пусть отпустить тебя и наблюдать, как из моей собственной вены вытекает кровь, для меня равнозначно, но я должна была это сделать.

Ее пальцы погладили розовый талисман, который он ей подарил, и она вспомнила, как он пришел к ней в последний раз, как его высокая стройная фигура появилась в дверях старой хижины. Его черные волосы, разметанные ветром… во всем облике — что-то дикое. Грязное зеленое одеяло на плечах вместо куртки. В глазах — страсть.

«Я должен оставить тебя здесь, сияние моей души , — сказал он. —Чтобы спасти тебя».

Спасти? Она принялась шагать по узкой комнатке. Какой смысл жить в безопасности, если это означает разлуку с тем единственным, кто мог заставить ее душу петь? Поэтому ли она постоянно шла на риск, что так раздражало Алексея? Бедный Алексей, она знала, что временами доводила его до безумия. Ее единокровный брат воспитывался в высшем обществе, сначала в России, потом в Китае. Он был приучен к порядку и дисциплине. Не к этой неопределенности, не к этому хаосу. Да и их взаимная неприязнь с казаком, в центре которой оказалась она, тоже не разряжала обстановку. Весть из России в Цзюньчоу принес Лев Попков. Весть о том, что отец жив и содержится в трудовом лагере. До сих пор Лида считала его погибшим в 1917 году во время бегства от большевистского гнева, обрушившегося на белых.

Как казак об этом узнал, она так до сих пор и не выяснила. Но Лида верила Попкову безоговорочно. Он помог ей в Китае, когда она разыскивала Чан Аньло в полных опасности доках Цзюньчоу. Он защитил ее и не принял от нее денег, когда она хотела заплатить ему за помощь. И только позже, когда Лида узнала, что он, как и его отец до него, преданно служил ее деду в Санкт-Петербурге при царе, она все поняла. Тогда ее охватило неимоверно сильное чувство признательности этому большому человеку. Его верность тронула ее. Глубоко. Она почувствовала, что может довериться ему, а это было то, что она ценила выше всего. Это чувство возникало у нее так редко… Доверие!

Могу ли я доверять Алексею?

Лида вздрогнула и подошла к узкому окну своего номера. Долго она вглядывалась в глубокое зимнее небо, в поблескивающие звезды и мерцающий свет окон готовящегося ко сну маленького городка Селянска. Снова она почувствовала, как этот русский пейзаж проникает в сердце, успокаивает его, напоминает ей что-то такое, что уже было там с самого рождения. Она любила эту страну, любила ее величественную измученную душу. Просто ступить на эту землю после долгих лет в Китае — одно это, казалось, удовлетворило некую потребность, которая сидела у нее глубоко внутри, хотя до этого она даже не догадывалась о ее существовании.