— Твою… душу! — неожиданно выругался Лев Попков и приложил к окну свой богатырский кулак. — Вы только посмотрите на эту грязную дыру!

Алексей обратил внимание, как Лида ткнула казака в ребра, чтобы заставить замолчать, но было поздно. Все, кто был в купе, стали пялиться на то, что он показывал. У молодой женщины со спящим ребенком на руках на глазах даже слезы выступили.

Они проезжали лагерь. Тровицкий трудовой лагерь. Ничем другим это не могло быть, хотя издалека все выглядело достаточно безобидно: четыре конуры посреди чистого заснеженного поля, окруженные смотровыми вышками. Часть лагеря скрывала дымка, да и находились остальные строения слишком далеко, чтобы рассмотреть бараки или опутанные колючей проволокой заборы.

— Господи, помоги этим несчастным, — пробормотал Алексей.

Сидевшая напротив крупная женщина скорчила презрительную гримасу.

— Что-то до сих пор он им мало чем помог.

Лида обернулась, посмотрела на попутчиков. Карие глаза ее казались огромными. Из-под шапки выбилась прядь волос и легла на воротник огненным языком.

— Наша советская страна заботится об этих людях, — отрывисто произнесла она. — Она всегда делает, как лучше. Для всех нас.

«Ох, Лида, Лида», — подумал Алексей, но вслух произнес, согласно кивнув:

— Да, нельзя забывать, чем мы обязаны нашему государству.

— Как будто это забудешь. — Женщина хохотнула, потом еще раз, громче, а потом и вовсе рассмеялась, отчего ее могучая грудь заходила ходуном.

В маленьком купе ее смех звучал слишком громко. Глядя на нее, Серов волновался все больше и больше.

Мужчина с трубкой и кустистыми сталинскими усами хлопнул себя ладонью по колену.

— Все заключенные попадают сюда не без причины. Не забывайте этого, товарищи.

Алексей перевел взгляд на окно, и по его телу прошел холодок. Ландшафт был уныло однообразен: голая земля в шрамах и пнях там, где раньше стоял лес, но чуть поодаль, у сосен, до которых еще не добрались топоры и пилы, маячили восемь согнутых чуть не пополам зэков, толкающих телегу. Телега была доверху нагружена голыми стволами, и люди были прикованы к ней цепями. А еще дальше маленькие и бесцветные, едва заметные на фоне ледяной пустыни, заключенные, точно муравьи, суетились в рабочей зоне.

— Верно, — негромко произнес Алексей, не отрывая глаз от открывшегося зрелища. — И вот эта причина. Стране нужно сырье.

— Для индустрии? — поинтересовалась женщина напротив.

Он кивнул.

— Да, для великого сталинского пятилетнего плана.

— Так чем же занимаются заключенные в лагере?

Алексей продолжал смотреть в окно. Увидел, как один человек упал.

— Они трудятся на рудниках. Эти края богаты рудой и углем.

Неловкая тишина воцарилась в купе, когда пассажиры попытались представить себе заключенных с черными лицами, которые сейчас где-то глубоко под землей откалывают куски породы, дышат въедливой, удушливой пылью.

— И древесиной, — негромко добавил спокойным голосом Алексей.

Господи Боже, сделай так, чтобы Йене Фриис умел хорошо обращаться с топором.

— Это место слишком красивое для нас, — недовольно прорычал Лев Попков. — Слишком чистое.

В кои-то веки этот буйвол оказался прав. Городок Фелянка оказался совсем не таким, каким ожидал его увидеть Алексей и на что он рассчитывал. Приезжие шли по главной улице, улице Горького, мужчины по бокам, Лида между ними, внимательно осматривая окрестности. Где обычные ряды уродливых бетонных многоквартирных домов? Большинство поселений здесь, на Севере, были расползшимися безликими городками, которые появились в результате недавней волны эмиграции русских диссидентов в эти отдаленные и слабозаселенные места. Никто в них не обратил бы внимания на нескольких новоприбывших. Но здесь все было по-другому. Этот город был любим своими жителями.

Элегантные здания тянулись вдоль широких красивых бульваров, и повсюду были ажурные железные украшения. Балконы и уличные фонари, двери и окна — все оплетали замысловатые металлические конструкции. Фелянка выросла в месте, богатом железной рудой. Она жила и дышала железом. Недалеко к западу от города находился большой кирпичный металлургический комбинат. Он маячил на пустом горизонте, как огромная черная черепаха, изрыгающая зловонный густой дым, но сегодня дул восточный ветер, небо было чистое, и город предстал во всей своей красе.

— Попков, — Алексей кивнул на какую-то витрину, мимо которой они проходили, — сюда.

Брат хотел увести Лиду с улицы. Сойдя с поезда, она почти все время молчала. Во время регистрации в гостинице и потом, когда их провели в пахнущие стираным постельным бельем номера, она была бледна и задумчива. «Может быть, она нездорова, — думал Алексей. — Или у нее болит душа?»

Серов толкнул дверь магазина. Это была печатная мастерская. В темном помещении пахло металлом и чернилами. С левой стороны стоял тяжелый печатный станок, рядом с которым беседовали несколько человек, а справа, у окна, тянулась высокая стойка, за которой заказчики могли выпить чего-нибудь горячего в ожидании выполнения работы. В глубине мастерской, по-хозяйски положив локоть на ручку самовара, сидела бабушка с редкими седыми волосами, собранными на затылке в пучок.

— Добрый день, — вежливо поздоровался с ней Алексей.

— Добрый день, — кивнула она в ответ и раскрыла беззубый рот, что, очевидно, должно было обозначать улыбку.

Себе и Попкову он купил чаю, а Лиде — горячий шоколад. Встав со стаканами у деревянной стойки, троица стала смотреть на улицу.

— Здесь слишком чисто, — снова пробурчал Попков. — Для нас.

— Что ты хочешь этим сказать? — не поворачивая головы, процедила Лида.

Она опять оказалась между двумя мужчинами (впрочем, как обычно). Обхватив руками в перчатках горячий подстаканник, она смотрела на поток грузовых машин, снующих туда-сюда за окном. В этой части мастерской, кроме них, не было никого, так что из-за грохота печатного пресса можно было не бояться, что их подслушают.

Попков почесал заросший подбородок. Он жевал комок табака, и зубы его настолько потемнели, что почти сливались с густой черной бородой.

— Мы им не нужны, — сказал он.

— То есть наши деньги? — Да.

Лида снова замолчала, подула на чашку и отпила шоколада. Алексей почти физически почувствовал, как последние крупицы надежды покидают ее. Он со злостью грохнул подстаканником об исцарапанную стойку.

— Люди всегда хотят денег, — уверено произнес он. — Всегда. Разве ты не знаешь?

Лида пожала плечами.

— Послушай, Лида, — облокотившись о стойку, Алексей заглянул ей в лицо. Сестра выглядела уставшей, вокруг глаз — темные круги. — Мы зашли слишком далеко, чтобы отступать. Тровицк и лагерь совсем рядом. Мы даже видели несчастных заключенных. — Он заметил, как она вздрогнула — едва заметное движение мускула у глаза. Но она ничего не сказала и больше ничем не проявила своих чувств. Он понизил голос: — Мы с самого начала знали, что следующий шаг будем самым трудным.

— Трудным? — фыркнул Попков. — Ты хочешь сказать, чертовски опасным.

— Но выполнимым! — Алексей раздраженно постучал пальцами по деревянной поверхности стойки, как будто хотел этим вбить немного разума в их головы. — Йене Фриис еще может быть там.

Он увидел, что Лида задрожала. Иногда он забывал, какой чувствительной она была, какой ранимой, и в такие минуты ему приходилось напоминать себе, что у него за спиной несколько лет подготовки в военном центре в Японии, где его учили контролировать свои чувства, а у нее… А у нее не было ничего. Он отхлебнул чая. Напиток был горячий и обжег горло, но так и не смог растопить то, что было спрятано глубоко внутри, что-то холодное, как лед, и непоколебимое. Он расправил плечи и зыркнул на одноглазого казака.

— Попков, а я-то думал, ты любишь опасность. Впитал эту любовь в себя с молоком матери.

Черный глаз сверкнул. Казак покосился на девушку. Алексей знал, что если Попков и чувствовал страх (хотя Серов в этом сильно сомневался), то боялся он не за себя. У Алексея этот человек всегда вызывал отвращение. Он не мог понять, что нашла Лида в этом ленивом, тупоголовом, вечно пьяном казаке, который вонял, как медведь, и пускал газы, как лошадь. Но сейчас, в эту минуту, он был ему нужен.