Лида вздрогнула и повернулась к брату. Но он смотрел прямо вперед, через лобовое стекло. После того как они проехали Измайловский парк, улицы стали шире, вокруг них вырос уродливый лес бетонных многоквартирок.

— Мы могли бы сделать больше.

— Что ты имеешь в виду, девочка? — снисходительно улыбнулся Максим.

Алексей увидел, насколько неприятно было ей это обращение, но она сдержалась.

— Я имею в виду, что мы должны попробовать сделать так, чтобы наш человек проник в тюрьму.

Все мужчины посмотрели на нее раздраженно.

— Ты же все сама видела, — терпеливо произнес Алексей. — Она слишком хорошо охраняется.

— Не думаю.

— Пожалуйста, Лида, не надо…

— Но туда попадают посторонние люди, — рассудительно продолжила Лида. — Угольщики, мясники, секретари, врачи, мойщики окон, повара…

— Хватит, этого достаточно.

— Мы можем передать послание Йенсу через кого-то из гражданских?

Максим опустил стекло, будто для того, чтобы очистить воздух в салоне от ее слов, и швырнул за ними следом окурок.

— Алексей, пусть она заткнется. То, что она говорит, невозможно.

— Почему?

— Лида, послушай, — рассердился Алексей. — То, о чем ты говоришь, слишком опасно. Это невозможно сделать, не вызвав подозрений. Если в ОГПУ хоть краем уха услышат о том, что мы задумали, это может загубить все дело. Люди не умеют держать язык за зубами, ты же это знаешь. Если ты начнешь выведывать у рабочих, кто мог бы передать сообщение, кто-нибудь брякнет об этом кому- то еще, тот — кому-то другому, а тот сообщит куда положено, чтобы выслужиться. Здесь слухи быстро разлетаются. Это опасно не только для нас, но и для самого Йенса.

— Но я не согласна, потому что…

— Забудь об этом, Лида.

— Но…

— Нет.

Алексей увидел, как она метнула взгляд в сторону Максима, но не нашла в нем союзника. Его крупное лицо, казалось, раздулось еще сильнее, на щеках красными нитями проступили вены, но выражение его не поддавалось расшифровке. Алексей заметил, что кожа вокруг его губ побледнела, и почувствовал волнение.

— Домой, — приказал Максим водителю.

Лида прикоснулась к рукаву меховой шубы Вощинского.

— Пожалуйста, пахан.

— Нет. Алексей прав. Надо быть дураком, чтобы пойти на такой риск. Мы сами разберемся.

Алексей почувствовал, как сестра вздрогнула, отдернула руку, забилась в свой угол и отвернулась. На первом же перекрестке, когда машина остановилась, девушка нажала на ручку, открыла дверь и быстро выскочила на улицу, не попрощавшись. И не поблагодарив пахана. Алексею это не понравилось.

Зеркальная кафельная плитка. Шелковый халат. Ароматы парижских духов. Павлинье перо с длинным толстым стержнем. Алексей погрузился в полную ванну и с трудом заставил себя не закрыть глаза. Под его веками лежали миры, которые пугали, а он не привык испытывать страх.

Мягкая рука в белой перчатке погладила его по лбу и прошлась пальцами сквозь волосы.

— Я скучала по тебе, — тихонько прошептала Антонина и поднесла к его губам бокал с шампанским.

Она сидела на краю ванны совершенно обнаженная, только на руках — длинные, до локтя, перчатки. Длинные волосы, блестящие от влаги, роскошным черным занавесом лежали на спине. Она смыла с лица всю косметику и губную помаду, как ему нравилось. В квартире Малофеева они были одни. Это было рискованно, они оба это знали, но сейчас до этого ни ему, ни ей не было дела. Алексей сделал глоток прохладного напитка, но шампанское ему не нравилось. Он вспомнил о коньяке Максима.

— Странно мы сегодня утром попили кофе, — с задумчивым видом промолвила Антонина и коснулась языком исходящей пузырьками жидкости в бокале.

— Кому вообще пришло в голову собрать нас всех вместе, интересно знать?

— Дмитрию, конечно. Когда я упомянула, что Лида собирается прийти сюда с тобой, он настоял на небольшом дружеском завтраке в каком-нибудь хорошем ресторане и сам выбрал место. Ему вообще нравится напоминать всем, что он — птица высокого полета.

Алексей повел черной бровью.

— Может, ему просто не хотелось, чтобы я в его квартиру попал?

Она отпила шампанского.

— Не очень-то это у него получилось, верно?

— Ты меня для этого пригласила? Чтобы побольнее кольнуть Дмитрия?

Тени под глазами Антонины сгустились, когда она наклонилась и медленно провела языком по его щеке, оставив дорожку среди капелек пота.

— Ты здесь, потому что я хочу, чтобы ты был здесь.

Он внимательно всмотрелся в ее лицо. Что в этой женщине притягивало его? Не красота, не элегантность и даже не близость к высшим чинам коммунистического общества. Все это ему было безразлично. Нет. Все дело было в ее беззащитности подвеем этим лоском, в чем-то таком, что впивалось ему под кожу, точно колючка, от которой он не мог избавиться… Не хотел избавиться. Неожиданно он с плеском сел в ванной, обнял ее за обнаженную талию и увлек в пузырящуюся пену.

Она взвизгнула и зачерпнула в бокал воды, чтобы плеснуть ему на голову.

— Ты меня утопишь, — засмеялась она.

Он очень осторожно поднял ее покрытую ароматными пузырьками пены руку и поцеловал сгиб локтя.

— Я научу тебя плавать, — сказал он и начал медленно снимать промокшую перчатку, сантиметр за сантиметром, обнажая поврежденную кожу.

Они шли рядом, не прикасаясь друг к другу. Склонив головы перед встречным ветром. Чан был насторожен, Лида чувствовала это по тому, как он двигался (точно кошка, ступающая по льду), и по тому, как он держал руку у бедра, где у него на ремне висел нож. Хотя, глядя на его лицо, она видела спокойствие и направленный под ноги взгляд.

Улица, которую они проходили, была серой. Серые здания, толстые серые водосточные трубы, облепленные серым льдом, серый воздух, порывами бьющий им в лица. Серые балконы на испещренных трещинами стенах.

— Это неразумно, Лида, — предупредил Чан.

— Прошу тебя, любимый мой!

— Ты снова хочешь дернуть за хвост дракона.

— Дракон дрыхнет у себя в логове, как какой-нибудь пьянчужка после встречи Нового года. Он даже не узнает, что я там побывала. — Увидев, что на его лицо набежала тень, она просто сказала: — Мне это нужно, Чан Аньло. Я должна сама все увидеть.

Он кивнул.

— Значит, увидишь.

До тюрьмы оставалось два квартала. Они шагали молча, помня о сидящих на цепи сторожевых собаках, об охранниках в серых шинелях и о винтовках в их руках. На этой улице явно раньше располагались красивые особняки и росли тенистые деревья, но сейчас от этого не осталось и следа. Теперь вдоль дороги тянулись однообразные здания, в которых размещались правительственные учреждения, и лишь поросшие мхом пни у бордюра напоминали призраки былой красоты.

Лида заставила себя не поворачивать головы. Ноги ее быстро ступали вперед, хотя ей больше всего хотелось остановиться. Здесь, на улице впечатление от тюрьмы было совсем не таким, как в уютном салоне машины Вощинского. Здесь все было правдивее и грубее. Боль чувствовалась острее. Стены были выше, ворота смотрелись мрачнее. Но здесь она могла услышать Йенса Фрииса. Услышать биение его сердца. Его дыхание. Его голос.

Его голос. Она не спросила у Чана о его голосе. Как она могла забыть о столь важном?

Папа, ты слышишь меня? Ты чувствуешь, что я здесь?

Она позволила себе лишь один-единственный взгляд. Лишь слегка покосилась в сторону тюрьмы. Потом снова уткнулась под ноги и поспешила дальше. Но какая-то часть ее осталась здесь, на сером тротуаре, посреди льда и мертвых пней. И эта ее часть стала ее глазами и ушами, затаившись в ожидании.

Чан свивал в косы ее локоны. Вплетал в них красивые шелковые ленты. Он чувствовал, что ритмичные движения успокаивают ее, помогают сгладить волны, которые его чуткие пальцы ощущали под тонкими костями ее черепа. Он глубоко вздохнул и увидел, как один ее локон приподнялся, встрепенулся и мягко опустился.

— Лида, чего ты хочешь от Йенса Фрииса? Хочешь так сильно, что готова рискнуть всеми нами?