Дверь в комнату тихонько щелкнула, когда Алексей открыл ее. В коридоре на полированных половицах возвышались трое мужчин. При виде Серова они шагнули вперед. Им хотелось знать, о чем шла речь за закрытыми дверями. Но в этот миг, когда гость мог вернуться восвояси, обратно к блохам и к мыслям о том, что отца он, возможно, уже никогда не увидит, внутри у него что-то сдвинулось. Из- за своей заносчивости там, на мосту в Фелянке, он потерял все, что давало ему возможность освободить Иенса Фрииса. Поэтому теперь он не мог позволить себе просто так покинуть комнату с мертвыми птицами и больным человеком. На этот раз он должен проглотить свое высокомерие. Встать на колени. Рискнуть.

— Он отдыхает, — объявил Алексей, после чего шагнул обратно в спальню и мягко закрыл за собой дверь.

— Итак? — раздалось из кровати.

— Вы говорите, ваши друзья делают то, что вы им велите. Я спас вашу жизнь. За это они могут сделать кое-что для меня?

Вощинский нахмурился. Тяжелые брови его сомкнулись над переносицей. Алексей снова сел в кресло.

— Максим, — сказал он, — у вас много друзей.

Он поднял руку больного, прикоснулся к ползущим под кожей венам и сдвинул рукав ночной рубашки, обнажив предплечье. Там чернели еще две змеи. Они переплелись хвостами под корнем хрупкой голой березы. Глаза их горели красным огнем, в открытых пастях виднелись острые, как кинжалы, клыки. Под ними изысканными буквами с наклоном было начертано три имени: Алиса, Леонид, Степан.

— Хорошая татуировка, — заметил Алексей.

Вощинский любовно провел пальцем по стволу дерева.

— Моя Алиса. Мать моих сыновей, упокой Господь ее душу.

— Максим, нам нужно поговорить. О ворах.

Глаза больного сузились, голос внезапно огрубел.

— Что тебе известно о ворах?

— Что это московские преступные авторитеты.

— И что?

— И они делают себе татуировки.

В тусклом солнечном свете Лида стояла на ступенях храма Христа Спасителя. Мимо нее несла свои воды Москва-река. Лодки бились боками в ее расплавленном серебре, и Лида за то время, пока стояла, насчитала их двадцать две.

— Алексей, — тихонько прошептала она. — Я не могу дольше ждать.

Она в самом деле поверила, что это произойдет сегодня. Что именно сегодня он придет. Когда она сказала Льву: «Брат придет», его раздавшийся в ответ громкий смех впервые не рассердил ее, потому что теперь она знала наверняка, что Алексей получил письмо, которое она оставила для него в Фелянке, и что он хочет снова ее увидеть. Это известие сняло с ее сердца камень, такой же твердый и холодный, как могильные плиты в крипте храма. Кроме нее, на этих широких ступенях не было никого. Никто не слонялся без дела и не замедлял шаг, проходя мимо. Все, кто попал в поле ее зрения, похоже, были заняты привычными делами: пожилой мужчина, прогуливающийся с раскормленной собакой на поводке, молодая женщина с авоськой и маленьким ребенком. Лида обвела улицу внимательным взглядом. Трудно было стряхнуть с себя ощущение, что за ней постоянно наблюдают.

Спустя двадцать минут она убедила себя, что никто за ней не следит, и все равно возвращаться решила обходными путями. Сначала она поехала на извозчике (на голове лошади все еще красовалась летняя шляпа, и уши животного торчали из плетеной соломки, чем-то напоминая двух любопытных ласок), потом на трамвае, после этого прошла через несколько магазинов, затем — снова на трамвае, еще через один магазин, наконец отчаянная пробежка через пару кварталов на своих двоих. Наконец парк. Все это она продумала заранее.

Лида промчалась по дорожке последний отрезок пути. Сердце ее уже выпрыгивало из груди. Все вокруг было настолько ярким, что ей пришлось щуриться от солнца. По обе стороны расстилались нетронутые газоны, укрытые кружевным снежным покровом. Рваные края указывали границы между тропинками, как будто черная земля, точно заспанный крот, выглядывала из-под белого одеяла, чтобы проверить температуру воздуха. Лида ускорила шаги. Чана она не видела.

В парк она вошла со стороны Крымского моста, но Чан Аньло вполне мог прийти с другой стороны. Она осмотрелась, надеясь увидеть его фигуру. Несколько лет назад на этом месте была огромная свалка старого железа, где по ночам бродили собиратели мусора и жили стаи бродячих собак. Потом землю расчистили и разровняли. Сначала для выставки сельского хозяйства, а потом, в 1928-м, здесь устроили Центральный парк культуры и отдыха.

Никаких признаков культуры здесь, правда, заметно не было, но горожане действительно приходили сюда отдохнуть. Проглянувшее солнышко выманило людей на свежий морозный воздух, они прогуливались по парку, вокруг, как котята, резвились дети, вырвавшиеся из четырех стен. Атлетического сложения мужчина гонял мяч с пятью мальчишками в пионерских галстуках, ярко горящих, как снегири на снегу. Такая обычная картина, отец, играющий с детьми, вызвала у Лиды острый приступ зависти, и она тут же разозлилась на себя за это.

Шагая через парк, мимо электрических ламп-ландышей, она теряла уверенность с каждым шагом. Все было не так. Этот парк был совсем не тем местом, каким оно представлялось ей, когда она назначала здесь встречу. Она уже готова была проклинать себя за собственное невежество. Она думала, здесь будут деревья и густые кусты, в которых двое людей могут укрыться от посторонних глаз. Но Центральный парк культуры был еще совсем новым, с широкими пустыми газонами и клумбами, скрытыми под снегом, и недавно высаженными деревьями ростом не выше ее самой. Очень быстро Лиде стало понятно, что Чан Аньло здесь нет.

Эта мысль впилась ей в мозг ледяным клинком. Она закрыла глаза, почувствовав на веках прикосновение теплых пальцев солнца.

Где ты, любимый мой?

Она глубоко вздохнула, отпуская мысли, и, когда что-то развязалось у нее в голове, поняла, что до сих пор искала не то, что нужно. Медленно она пошла в обратном направлении, на этот раз глядя не на отдыхающих москвичей, а на землю. Дойдя до того места, где вошла в парк, она увидела знак. Лида улыбнулась и почувствовала, как легкий ветерок всколыхнул ее волосы. Это была небольшая кучка камней, маленькая, почти незаметная. Но Лида поняла, что это. Поняла мгновенно, без колебаний. Когда в Китае им с Чаном пришлось разлучиться, они оставляли друг другу послания в месте, которое называлось бухта Ящерицы. Они прятали записки в маленьком кувшине, который оставляли под небольшой пирамидкой из камней. Это, поняла она, была ее новая бухта Ящерицы.

Она присела и порылась в камнях. Крошечная пирамидка была сложена на углу одной из клумб, где земля была не так сильно спрессована ледяной кожей. Она быстро расступилась, и пальцы Лиды нащупали небольшой сложенный кусочек кожи. Внутри лежал лист бумаги. Аккуратным почерком черными чернилами на нем было написано: «В конце улицы Семенова». Четыре слова, которые перевернули ее мир.

Она быстро оглянулась, но вокруг ничего не изменилось. Молодая женщина едет на велосипеде, престарелая пара бросает крошки, точно конфетти, стайке птиц, которые поблескивают своими смоляными крыльями на солнце. Лида снова сложила камни в пирамидку, поднялась, вытерла пальцы о пальто и, сжав записку в кулаке, сунула руку поглубже в карман. Девушка неторопливо направилась по дорожке, но ноги отказывались ее слушаться, они двигались все быстрее и быстрее, набирали скорость, шагали шире и, прежде чем она успела остановить их, перешли на бег.

Улица Семенова находилась недалеко от реки в южной части города и была совершенно неотличима по виду от тех бесчисленных сельских улиц, на которые Лида насмотрелась из окон поездов за время своего путешествия по России. Простые дома, одноэтажные деревянные постройки, покосившиеся в разные стороны под латаными, заросшими мхом крышами.

Дорога здесь была не более чем полосой грязи, сплошь покрытой рытвинами и ямами, но сегодня она была запружена людьми. Уличный базар заполнил почти всю улицу от края до края. Товары лежали на брошенных прямо на землю тряпках. На одной аккуратным рядком была выстроена поношенная обувь. Каждая пара могла многое рассказать о жизни своего предыдущего владельца. Рядом с башмаками с одной стороны лежали букеты искусственных цветов, с другой — стояли ведра ржавых болтов, гаек и шайб. Ни у одного из продавцов не было разрешения на торговлю. Если бы сюда нагрянула проверка, они бы растаяли быстрее, чем снежинки на языке. Лида была рада базарной суете. Благодаря ей она могла пройти по улице незамеченной.