Я посмотрел на Кейти.

— Вроде бы вот он, виновник. Виновнее некуда. А на самом деле нет. — Кейти не ответила и даже не шевельнулась. — Шакал бы, конечно, погиб, если бы угодил ему под колеса. Водовоз ведь шёл где-то под девяносто. Но шакал был уже мертв.

Кейти подняла глаза на меня.

— Общество отправит Эмблеров за решетку. У них отберут дом, в котором они прожили пятнадцать лет, и все из-за дурацкого несчастного случая. Шакал выскочил прямо под колеса.

Кейти дотронулась до сфотографированного шакала на экране.

— Им и так несладко, — сказал я, глядя на нее. На улице темнело, но свет я так и не включил, и от красной цистерны нос Кейти казался слегка обгоревшим на солнце. — Все эти годы она винит мужа в смерти своей собаки, хотя он ни при чем. У «виннебаго» внутренний салон едва сто квадратных футов. Ящик на колесах размером с мой проявитель, но они там прожили пятнадцать лет, а дорожные полосы тем временем сужались, автострады закрывались, теснота — повернуться негде, не то что жить, и ко всему этому еще груз несправедливой вины.

В красноватом свете экрана Кейти выглядела почти шестнадцатилетней.

— А водителю цистерны, которые ежедневно привозят в Финикс тысячи галлонов воды, точно ничего не будет. Общество не рискнет связываться, еще забастовки им не хватало. Уничтожат негативы, и дело с концом. Зато Эмблеров не тронут. И вас.

Я повернулся обратно к проявителю и скомандовал: «Дальше». Изображение сменилось. Юкка. Юкка. Мое предплечье. Моя спина. Чашки и ложки.

— И потом, мне ведь не впервой перекладывать вину на других. — Рука миссис Эмблер. Спина миссис Эмблер. Открытая дверь душа. — Я вам не сказал про Аберфана?

Кейти не поворачиваясь смотрела на экран. Ее лицо побледнело от голубого стопроцентного пластика душевой кабины.

— Общество все равно подозревает водителя цистерны. Осталось только убедить редактора. — Дотянувшись до телефона, я снова его включил. — Рамирес! Хочешь показать Обществу, где раки зимуют?

Спина Джейка. Чашки, ложки, кофе.

— Я бы с радостью. — От ее голоса покрылась бы льдом даже Солт-Ривер. — Но у тебя сломался проявитель, и ты не мог выслать мне картинку.

Миссис Эмблер и Тако.

Я прижал пальцем кнопку отключения телефона, но палец не убирал.

— Стоп, — велел я. — Распечатать.

Экран погас, отпечатанная фотография выползла в лоток.

— Интервал реже. Раствор перманганата по одному проценту. Отображать процесс на экране. — Я убрал палец с кнопки. — Рамирес, чем сейчас занимается Долорес Чивере?

— Журналистскими расследованиями. А что?

Я не ответил. Изображение миссис Эмблер побледнело. Еще побледнело.

— Так Общество действительно просматривает личные страницы! — воскликнула Рамирес. Догадливая, не хуже Хантера. — Ты поэтому попросил сведения на свою бывшую девушку, да? Ловишь на живца?

Я ломал голову, как бы сбить Рамирес со следа Кейти, а она, со своими скоропалительными, как у Общества, выводами, взяла и сама переключилась. Так при должной сноровке можно будет и Кейти убедить: «Знаете, зачем я на самом деле сегодня приезжал? Расставлял ловушку для Общества: Нужен был кто-то, не указанный в моем досье, не имеющий со мной видимых связей».

Кейти смотрела на экран, как будто уже наполовину поверила. Изображение миссис Эмблер еще немного побледнело. Никаких видимых связей.

— Стоп! — скомандовал я.

— А при чем тут грузовик? — поинтересовалась Рамирес. — Он как-то задействован в твоей охоте?

— Никак, — ответил я. — И водоснабжение тоже никак. С ними связываться еще опаснее, чем с Обществом. Так что слушайся шефа. Полное сотрудничество. Дело закрыто. Мы их подловим на незаконном доступе к страницам.

Она погрузилась в раздумья, а может, отключилась и звонит сейчас Долорес Чивере. Я посмотрел на экран с портретом миссис Эмблер. Он достаточно побледнел, чтобы сойти за пересвеченный, но не настолько, чтобы стало ясно: я с ним химичил. А Тако пропала.

Я обернулся к Кейти.

— До приезда этих, из Общества, еще минут пятнадцать. Как раз успею рассказать про Аберфана. — Я показал на диван. — Располагайтесь.

Кейти села.

— Замечательный был пес. Любил снег. Рыл в нем тоннели, подкидывал его носом, пытался хватать пастью падающие хлопья.

Рамирес все-таки дала отбой, судя по всему, но она еще перезвонит, если не найдет Долорес Чивере. Я снова нажал кнопку отключения и вернулся к проявителю. На экране по-прежнему висел портрет миссис Эмблер. На нем еще вполне можно было разобрать подробности, несмотря на купание в растворе. И морщины, и жидкие белые волосы никуда не делись, исчезли только виноватое — или обвиняющее — выражение, любовь и утрата. Она выглядела теперь безмятежной, почти счастливой.

— Хороших собачьих фотографий почти не существует, — продолжал я. — Они плохо получаются, потому что у собак не хватает нужных мимических мышц, а Аберфан так вообще кидался на любого, кто сунется к нему с фотоаппаратом.

Я выключил проявитель. В комнате сразу убавилось света, и стало совсем темно. Я зажег верхнюю лампу.

— Собак в Штатах тогда оставалось меньше сотни, а он уже один раз переболел ньюпарво и чуть не погиб. У меня были его фотографии, но там он везде крепко спал, а мне хотелось снять, как он дурачится в снегу.

Я прислонился к узкому выступу перед экраном проявителя. Кейти сидела с таким же видом, как тогда, у ветеринара, стиснув руки на коленях, готовая к самому ужасному.

— Я хотел снять, как он возится в снегу, но он всегда кидался на фотоаппарат, поэтому я выпустил его побегать перед домом, а сам незаметно вышел сбоку и спрятался в сосновой рощице через дорогу. Думал, он там меня не разглядит. А он разглядел.

— И рванул через дорогу, — произнесла Кейти. — И я его сбила.

Она сидела, опустив голову и разглядывала свои руки. Я боялся представить, что увижу на ее лице, когда она посмотрит на меня. Или чего не увижу.

— Я долго не могла выяснить, куда вы переехали, — поведала она сложенным рукам. — Я боялась, что вы запретите мне просмотр своей страницы. В конце концов мне попался на глаза какой-то ваш снимок в газете, и я переехала в Финикс. Но даже после переезда позвонить вам я все равно не решалась, боялась, что вы бросите трубку.

Она комкала свои руки, как тогда варежки.

— Муж сказал, что у меня навязчивая идея, от которой за столько лет пора бы уже избавиться, ведь все остальные живут и не заморачиваются, да и потом, это всего-навсего собаки. — Кейти подняла голову, и я покрепче уперся ладонями в проявитель. — Он говорил, что чужое прощение все равно не поможет, но я, собственно, прощения от вас не ждала. Я просто хотела извиниться.

В ее глазах не было ни упрека, ни возмущения, когда у ветеринара я обвинил ее в гибели целого вида; их не было и сейчас. Может, у нее и мышц таких нет мимических, подумал я с горечью.

— Знаете, зачем я к вам сегодня приезжал? — выпалил я в сердцах. — У меня фотоаппарат сломался, когда я ловил Аберфана. Снимков не получилось. — Я выхватил из лотка портрет миссис Эмблер и сунул под нос Кейти. — Ее собака умерла от ньюпарво. Они оставили ее в фургоне, а вернувшись, обнаружили, что ей пришел конец.

— Бедняга… — протянула Кейти. Но она смотрела не на снимок, а на меня.

— Она не знала, что ее снимают. И я подумал, что, если удастся вызвать вас на воспоминания об Аберфане, получится и вас сфотографировать так же.

Вот теперь я его получу — тот сам ый взгляд, которого я дожидался, подкладывая айзенштадт на кухню к Кейти; тот самый взгляд, который мне нужен до сих пор, хоть айзенштадт и смотрит не в ту сторону. Немой упрек в предательстве, тот самый взгляд, которого от собак мы так и не дождались. Даже от Миши. Даже от Аберфана. Каково это, сознавать, что по твоей вине погиб целый вид?

Я показал на айзенштадт.

— Это не чемоданчик. Это скрытая камера. Я хотел вас сфотографировать без вашего ведома.

Она не знала Аберфана. И миссис Эмблер тоже. Но за секунду до того, как расплакаться, она напомнила мне обоих сразу. Ее рука метнулась к губам.