— Спасибо, что навестили, — поблагодарил я.

— Ну, папа хотел, чтобы я рассказал вам, как Джек вас звал. — Он поднялся. — Да, не повезло вам — прямо в шею угодило. Ненавижу эту войну! — притворно вздохнул он и хлопнул фуражкой по ноге.

— Я тоже.

— Скоро выпишитесь, убьете еще кучу немцев.

— Обязательно.

Он надел фуражку под лихим углом и ушел бомбить распутных полковников на пенсии, детей и вдов, которым не удалось получить брусья для подвала от гамбургского Управления гражданской обороны. Рисовать фиалки на фюзеляже. Исполнять свой долг.

Вошла сестра с подносом. У нее на переднике был нашит красный крест.

— Спасибо, я не голоден, — сказал я.

— Вам надо хорошо питаться, восстанавливать силы. — Она оставила поднос на тумбочке возле кровати и вышла.

«Война для нашей Ви стала настоящим благословением», — говорил я Джеку. Может, так оно и было. Но не для большинства людей. Не для девушек, что работали в «Джоне Льюисе» под началом старой перечницы, которая сроду не отпускала их пораньше — даже если включали сирены. Не для тех, кто открыл в себе способность сойти с ума, предать, истечь кровью. Или убить.

Завыли сирены. Появилась медсестра, проверила капельницу и унесла поднос. Я долго лежал, глядя, как кровь стекает по трубке в вену.

— Джек, — произнес я, сам не зная, кого я зову — и зову ли.

ПОСЛЕДНЯЯ ИЗ «ВИННЕБАГО»[27]

По дороге в Темпе мне попался мертвый шакал. Я ехал по крайней левой полосе Ван Бюрена, а он лежал в десяти рядах от меня, длинными лапами к обочине. Приплюснутая к асфальту угловатая морда казалась уже, чем есть, и я сперва принял шакала за собаку. Последний раз я видел сбитое машиной животное пятнадцать лет назад. На разделенки им не попасть, а большинство многополосных огорожено. Да и хозяева теперь своих питомцев больше берегут.

Шакал вполне мог быть домашним. Здесь жилая часть Финикса, а люди кого только не пытаются приручить, даже вонючих падальщиков. Хотя, конечно, то, что он вонючий падальщик, — еще не повод сбивать его и тем более бросать на проезжей части. Это карается законом, равно как и умолчание о происшествии, но виновника давно уже и след простыл. Я выкатил «хитори» на разделительную полосу и какое-то время сидел неподвижно, глядя на пустое шоссе. Кто мог сбить шакала? И остановился ли этот водитель хотя бы проверить, вдруг не насмерть.

Кейти тогда остановилась. Ударила по тормозам так резко, что джип занесло и развернуло носом в кювет, а сама выпрыгнула. Я бежал, увязая в снегу. Мы добежали почти одновременно. Я повалился на колени, и висящий на шее фотоаппарат в сломанном раскрывшемся футляре стукнул меня по груди.

— Я его задавила! — вскрикнула Кейти. — Джипом.

Я посмотрел в зеркало заднего вида. Ничего не разглядеть за горой наваленного на сиденье фотооборудования, увенчанной айзенштадтом. Пришлось вылезти. Все равно не видно, я ведь успел отъехать от того места примерно на милю, но теперь я не сомневался, что это был шакал.

— Маккоум! Дэвид! Ты уже там? — раздался из машины голос Рамирес.

Я сунул голову внутрь и крикнул, обращаясь к телефонному динамику:

— Нет! Я на трассе.

— Матерь божья, что ж так долго-то? Конференция у губернатора в двенадцать, а тебе еще в Скотсдейл на закрытие Талиесин-Вест. Там назначено на десять. Слушай, Маккоум, я тут нарыла кое-что про Эмблеров. Они заявляют «стопроцентную подлинность», но на самом деле все враки. Никакая у них не «виннебаго», а обычный общедорожник. Но все-таки, по данным патрульной службы, других «передвижных домов» на ходу сейчас больше нет, у них действительно последний. Еще один был у некоего Элдрижда, тоже, правда, не «виннебаго», а «шаста», он на нем путешествовал до марта, но в Оклахоме у него отобрали права за выезд на полосу для цистерн, так что теперь всё. Автофургоны разрешены только в четырех штатах. В Техасе закон пока на рассмотрении, Юта уже в следующем месяце разделяет полностью все дороги. Дальше на очереди Аризона, так что давай, Дейви, постарайся, отщелкай побольше. Другого случая может не быть. И зоопарк сними, не забудь.

— Так что там с Эмблерами?

— Это их настоящая фамилия, хочешь верь, хочешь нет. «Путники», понимаешь ли. Я глянула их личную страницу. Он раньше работал сварщиком, она — кассиром в банке. Детей нет. Разъезжают с восемьдесят седьмого, с тех пор как Эмблер вышел на пенсию. Девятнадцать лет. Дэвид, ты айзенштадтом снимаешь?

Третье задание подряд она эту пластинку заводит.

— Я еще не доехал.

— На конференции у губернатора попробуй обязательно. Постарайся подложить куда-нибудь на стол.

Я так и собирался. Запихнуть дурацкую штуковину к дальней стенке, и пусть снимает задницы фотокорреспондентов, теснящих друг друга в попытке хоть что-то сфотографировать и наугад щелкающих камерами в вытянутых над головой руках, потому что губернатора за спинами не видно совершенно. Сделает мне отменный кадр репортерского локтя, который ее заденет и перевернет.

— Это новая модель. С автоматическим срабатыванием. Настроена на съемку лиц крупным планом, людей в полный рост и транспорта.

Отлично. По возвращении выяснится, что весь картридж на сто кадров забит снимками случайных прохожих и трехколесных легковушек. Откуда, черт дери, он поймет, когда щелкнуть затвором, и как он распознает губернатора в толпе из восьмисот человек хоть крупным планом, хоть в полный рост? По идее, он напичкан всякими хитроумными светочувствительными датчиками и компьютерно-композиционными программами, а на самом деле просто бездумно щелкает все, что мелькнет перед его идиотским объективом, как камеры слежения на магистралях.

Наверное, его сконструировали те же умники из правительства, которые додумались развесить камеры слежения вдоль трассы, а не над ней, поэтому теперь достаточно слегка прибавить скорости, и помещенный сбоку номер размазывается на снимке в расплывчатое пятно, так что не превышает сейчас только ленивый. Замечательная штука этот айзенштадт. Жду не дождусь, когда можно будет пустить его в ход.

— В «Сан-ко» очень рассчитывают на айзенштадт, — подытожила Рамирес вместо «до свидания». Она никогда не прощается. Просто обрывает разговор, а потом возобновляет, когда ей заблагорассудится.

Я оглянулся туда, где лежал мертвый шакал.

Позади тянулась совершенно безлюдная трасса. Новые автомобили и одиночки на неразделенные многополосники почти не суются, даже в часы пик. Слишком часто цистерны размазывают малолитражки по асфальту. Впрочем, хотя бы пара древних колымаг или нахальных полуприцепов обычно не прочь воспользоваться тем, что патруль в это время на разделенках, однако тут не было никого.

Я сел за руль и задом доехал до шакала. Выключил зажигание, но выходить не стал. Струйку крови из его пасти было видно и так. Откуда ни возьмись, вылетела и промчалась мимо, ревя мотором, цистерна, обгоняющая камеры. Раскорячившись на три средние полосы, она превратила задние лапы и таз шакала в кровавую кашу. Хорошо, что я не сунулся переходить трассу. Водовоз меня даже не заметил бы.

Включив зажигание, я двинулся к ближайшему съезду на поиски телефона. Он нашелся в старом магазине сети «7-Элевен» на Макдауэлл.

— Сообщаю о сбитом животном на дороге, — заявил я оператору Общества, принявшей звонок.

— Ваша фамилия, номер машины?

— Это шакал, — ответил я. — На Ван Бюрене между тридцатой и тридцать второй Милями. В крайнем правом ряду.

— Вы вызвали службу спасения?

— Не понадобилось. Он был уже мертв.

— Вы оттащили его на обочину? — Нет.

— Почему? — Голос стал жестче и настороженнее. Потому что принял его за собаку.

— У меня не было лопаты, — ответил я и повесил трубку.

До Темпе я добрался к половине девятого, хотя всем цистернам штата вдруг позарез понадобилась именно Ван Бюрен. В итоге меня выпихнули на обочину, и я почти всю дорогу по ней и проехал.