ПРЕДИСЛОВИЕ, ИЛИ МОИ ЛЮБИМЫЕ ВЕЩИ[1]

О своих книгах авторам лучше не писать. Они зазнаются и нахваливают себя: «Моя гениальность блистательно подтверждается великолепным рассказом «Пифагоровы шаровары»». Или жеманно сюсюкают: «Моя любимая кошечка намурлыкала мне сюжет на ушко! Правда, кисюля?» Еще они норовят поведать об альтернативных источниках вдохновения, о которых нам лучше бы не знать. Например: «Однажды январской ночью я корчился от боли в животе на кафельном полу ванной, и меня осенило…»

Все это наводит на мысль, что писателям следует рассуждать только о чужих книгах, поскольку свое творчество они едва ли в состоянии оценить здраво. Марк Твен считал своей лучшей повестью «Тома Сойера» — и глубоко заблуждался! (Впрочем, сцена, где Гек и Том присутствуют на своих похоронах, — гениальная находка).

Нет ничего необычного в том, как рождаются сюжеты. Из чего только ни возникали мои рассказы: из похода на почту, из неправильно прочитанной надписи на рекламном щите, из пробки на шоссе, из прослушанной (если честно, пропущенной мимо ушей) скучной проповеди… Нас таких много. «Большой гандикап проповедников» П.Г. Вудхауса наверняка навеян длинной нудной проповедью. Кто знает, сколько еще шедевров литературы пришли в этот мир таким нехитрым способом — «Алая буква»? «В поисках утраченного времени»? «Лолита»?

Однажды идея рассказа возникла у меня при просмотре сериала «Центральная больница». По сюжету все думают, что один из героев — Люк — умер, и устраивают по нему панихиду — на дискотеке (не спрашивайте почему). Все это время Люк незаметно стоит позади всех и слушает хвалебные речи о самом себе. Я подумала; «Это же из «Тома Сойера»! Им можно воровать, а мне нет?»

Никто не знает, откуда на самом деле приходит вдохновение — может, из височной области, а может, из мозжечка. Неизвестно, отчего ненароком услышанный разговор, стая гусей в снегопад или, скажем, случайный газетный заголовок воспринимается то ли зловещим, то ли шокирующим, то ли нелепым, то ли гомерически смешным — и при этом у писателя возникает непреодолимое желание творить. (Кстати, из недавних газетных сообщений: директор школы издал свод правил для танцевальных вечеров старшеклассников, который включает в себя пункт «Запрещается отрывать от пола обе ноги одновременно»). Загадкой остается и путь, пролегающий от Идеи до Конечного Продукта — рассказа (к примеру, идея, позаимствованная мной из «Тома Сойера», через «Центральную больницу» таинственным образом превратилась в рассказ о привидениях). Впрочем, желание понять ход творческого процесса сродни попыткам выяснить, каким образом Гудини выбирался из запертого сундука. Как-то раз в Клэрион-Вест один из присутствующих выслушал мою лекцию о принципах построения сюжета и разочарованно протянул: «Я-то думал, вы настоящая писательница, а тут какие-то приемчики…»

Ни о чем подобном я рассказывать не собираюсь (а уж о своей карьере — тем более), потому что нормальным людям это неинтересно. Остается не так много тем, но мы с вами уже далеко зашли во вступлении, и было бы глупо возвращаться. Поэтому лучше я расскажу вам о том, чем интересуюсь и что повлияло (или не повлияло) на создание рассказов, включенных в эту книгу. Итак, первым делом…

В тринадцать лет я наткнулась на повесть Роберта Э. Хайнлайна «Имею скафандр — готов путешествовать» — и на всю жизнь осталась под впечатлением. Я залпом прочитала всего Хайнлайна, а потом и все книги с логотипом космического корабля и атома на обложках. На мое счастье, в местной библиотеке оказалась подборка ежегодных «Альманахов научной фантастики». Я познакомилась с творчеством Кита Рида и Теодора Стерджона, Зённы Хендерсон и Фредрика Брауна. В одном томе бок о бок обнаружились «Время созревания», «Цветы для Элджернона» и «Вельд»; я проглатывала подряд волшебные сказки, футуристические романы и ужастики (политические, социальные и обычные), мелодрамы и сногсшибательные экспериментальные новеллы. Все они дали мне представление о невероятно широком диапазоне стилей, идей и приемов научной фантастики — от головоломного «Надеюсь, я скоро прибуду» Филиппа К. Дика до невообразимо печального «Света былого» Боба Шоу, от смешного «Берни по кличке Фауст» Уильяма Тенна до незабываемой «Вечерней примулы» Джона Кольера и наводящего ужас «Жребия» Уорда Мура.

Казалось, фантасты интересуются всем без разбора: наукой, психологией, звездами (небесными и голливудскими), привидениями, роботами, пришельцами, вымершими животными, светящимися рукописями, марсианами, каруселями, ядерной войной, космическими кораблями, загадочными маленькими магазинчиками… Ни конца ни края. Меня тоже интересовало все подряд — университетские парковки, обезьяны, которые объясняются языком жестов, непоправимые ошибки — и я безнадежно влюбилась в фантастику. И влюблена до сих пор.

На первой же странице повести «Имею скафандр — готов путешествовать» отец Кипа читает «Трое в лодке, не считая собаки», а Кип твердит ему о полете на Луну. Отец подшучивает, что затея сына сродни приключениям Джея, Джорджа и Гарри, которые забыли консервный нож. (Не понимаю, к чему это он: Джорджу едва глаз не выбили, а банку с ананасами открыть так и не удалось…) Закончив «Имею скафандр — готов путешествовать», я прочла «Трое в лодке» и присоединилась к тем, кто хохочет при одном упоминании больших пахучих сыров, мелких вредных собак и лебедей-убийц. Больше всего обожаю то место, когда они теряются в лабиринте Хэмптон-корта… Или нет, когда поют комические куплеты… Нет-нет-нет, когда пакуют вещи… Нет, подождите…

Так я полюбила писателей-юмористов, которых, на самом-то деле, очень немного (тем не менее многие авторы искренне полагают, что пишут смешно). Среди тех, кто покорил меня своим юмором, конечно же П.Г. Вудхаус (мои самые любимые — рассказы о гольфе, о Берти и Дживсе, об Императрице Бландингской и о всяких бульдогах), И.Ф. Бен-сон и его серия «Mann и Люсия», Кэлвин Триллин, Хелен Филдинг и ее «Дневник Бриджит Джонс», Стела Гиббоне и ее «Холодная ферма», Анита Лос и ее «Джентльмены предпочитают блондинок», Дороти Паркер и, разумеется, Марк Твен. Еще Шекспир (см. следующий раздел). Все они (кроме Дороти) очень трепетно относятся к человеку и обожают высмеивать помпезность, чопорность, самодовольство и тупость.

В научной фантастике мне нравятся две вещи. Первая — это огромное количество потрясающе смешных авторов и произведений — Рон Гуларт, Фредрик Браун, Говард Уолдроп, «Обычный день и арахис» Ширли Джексон, «Машины не спорят» Гордона Диксона. Вторая — то, что я могу писать обожаемые мною романтические комедии, оставаясь в русле жанра фантастики. Я с огромным удовольствием работала над новеллой «В отеле «Риальто»», да и над рассказом «Много шуму», пожалуй, тоже — особенно потому, что получила возможность написать о Шекспире, перед которым преклоняюсь, даже когда его и не играет Джозеф Файнс. Ну вот, мы плавно переходим к следующей теме.

наю, знаю, все в восторге от Шекспира. Без него никуда — тут и Меркуцио, и Основа, и «Поверь, мой милый, это соловей!», и Бирнамский лес, и «Мы, горсточка счастливцев, братьев!», и «Мышеловка»… А есть ведь еще и «Коня! Коня! Полцарства за коня!», Кизил, «Кет, поцелуй меня!», несчастная Корделия. Как это можно не любить? Больше всего мне нравится веселая и трогательная «Двенадцатая ночь» (особенно постановка с Имоджен Стаббс и Беном Кингсли). Том Стоппард прав: Виола — лучшая литературная героиня всех времен.

Ох уж этот Шекспир, и люблю его, и ненавижу. Ему все так хорошо удается: характеры, сюжеты, диалоги, комедии, трагедии, напряжение, остроумные шутки, ирония. Похоже, к нему на крестины слетелись добрые феи со всего света, а проклятие злой колдуньи наверняка звучало примерно так: «Так тебе и поверили, какому-то парнишке из Страдфорда-на-Эйвоне! Обязательно поползут слухи, что все твои пьесы написаны Кристофером Марло, королевой Елизаветой или коллективом авторов…»