Не надо было уезжать от Кейти. Я ей велел ничего им не говорить, но она из тех, кто не скрывает свою вину. В приемной у ветеринара, когда мы только вошли, она так честно и призналась: «Я его сбила». Так вот прямо и заявила, не пытаясь оправдаться, сбежать, свалить на кого-то.

Пока я тут лечу незнамо куда, ломая голову, как помешать Обществу установить причастность Кейти к гибели Аберфана, они уже, наверное, вернулись к ней и выясняют, как мы с ней познакомились в Колорадо и как умер Аберфан.

Я ошибся на их счет. К Кейти они не вернулись. Они снова приехали ко мне и поджидали у порога.

— Какой-то вы неуловимый, — заявил Хантер. Напарник в форме ухмыльнулся.

— Где вы были?

— Простите. — Я выудил из кармана ключи. — Я думал, у вас ко мне больше вопросов нет. Я ведь уже все рассказал по поводу сбитого шакала.

Хантер подвинулся ровно настолько, чтобы я открыл сетчатую дверь и сунул ключ в скважину.

— Мы с сотрудником Сегурой просто хотели кое-что уточнить.

— Куда вы ездили сегодня днем? — спросил Сегура.

— В гости.

— К кому именно?

— Ты погоди, погоди, — остановил его Хантер. — Дай человеку хоть в дом войти, прежде чем заваливать вопросами.

Я открыл дверь.

— А камеры зафиксировали ту цистерну, которая сбила шакала?

— Цистерну? — переспросил Сегура.

— Я же говорил — мне кажется, это мог быть только водовоз. Шакал лежал как раз на той полосе. — Я провел их в гостиную, попутно кладя ключи на компьютер и вырубая телефон. Еще не хватало, чтобы посреди разговора вклинилась Рамирес с ее «Что у тебя там? Неприятности?»

— Наверное, его сбил какой-то лихач. Тогда понятно, почему он не остановился. — Я жестом пригласил их садиться.

Хантер сел. А Сегура, не дойдя до дивана, застыл при виде фотографий на стене.

— Ничего себе, сколько собак! Это вы их всех снимали?

— Некоторых. Вон там посередине Миша.

— Последняя собака на земле?

— Да.

— Я серьезно. Самая последняя?

И я серьезно. Ее держали в карантине исследовательского центра Общества в Сент-Луисе. Мне удалось выбить разрешение на съемку, однако фотографировать позволили только снаружи, не заходя в карантин. Снимок, сделанный через армированное стекло в двери, получился не в фокусе, но даже если бы меня пустили внутрь, лучше бы не вышло. У Миши уже не осталось никаких эмоций, которые могла бы передать фотография. Собака не ела седьмой день. Все то время, что я там пробыл, она лежала, опустив голову на лапы и не сводя взгляда с двери.

— Вы, наверное, не захотите продать этот снимок Обществу.

— Нет, не захочу.

Он понимающе кивнул.

— Ее смерть всех просто подкосила.

Подкосила. Люди винили в ее смерти всех, кого можно — владельцев «щенячьих фабрик»; ученых, не сумевших создать вакцину; Мишиного ветеринара, — и всех, кого нельзя. А потом отдали свои гражданские права стае шакалов, и те их радостно захапали, сыграв на всеобщем чувстве вины. Подкосила.

— А здесь кто? — Сегура смотрел на соседний снимок.

— Бультерьер Вилли генерала Паттона.

Для кормления Миши и уборки в карантине применяли роботизированные манипуляторы, как раньше на атомных станциях. Ее хозяйке, усталой и задерганной женщине, разрешали смотреть на собаку через армированное оконце, но только сбоку, украдкой, потому что Миша при виде нее с лаем кидалась на дверь.

— Попробуйте добиться, чтобы вас пустили внутрь, — посоветовал я ей. — Жестоко держать ее там взаперти. Пусть отдадут, заберете ее домой.

— Чтобы она подхватила ньюпарво?

Подхватывать ньюпарво Мише было уже не от кого, но этого я хозяйке не сказал. Я только настроил фотоаппарат, стараясь не попадаться в поле Мишиного зрения.

— Вы же знаете, отчего они все умерли? — спросила женщина. — Озоновые дыры. Во всем виновата радиация.

Во всем были виноваты коммунисты, а еще мексиканцы, а еще правительство. А те немногие, кто признавал свою вину, как раз ни в чем виноваты не были.

— Вот этот смахивает на шакала. — Сегура смотрел на фото немецкой овчарки, которое я сделал уже после смерти Аберфана. — Собаки ведь были похожи на шакалов?

— Нет. — Я присел на уступ перед экраном проявителя, напротив Хантера. — Про шакала я вам уже все рассказал. Он лежал на дороге, я его увидел и сообщил вам.

— Говорите, что шакал лежал в крайнем правом ряду? — уточнил Хантер.

— Именно.

— А вы ехали по крайнему левому?

— Я ехал по крайнему левому.

Сейчас они будут перебирать мои показания пункт за пунктом, и когда я что-нибудь забуду, спросят: «Вы уверены, что видели именно это, мистер Маккоум? Уверены, что не видели момент наезда? Его ведь сбила Кэтрин Пауэлл?»

— Утром вы сказали, что остановились, но шакал был уже мертв. Правильно? — продолжал Хантер.

— Нет.

Сегура встрепенулся. Хантер небрежно мазнул рукой по карману. Включил диктофон.

— Я проехал еще милю, прежде чем остановиться. А потом вернулся задним ходом, но он был уже мертв. У него из пасти шла кровь.

Хантер молчал. Сидел сложа руки на коленях и выжидал. Старый журналистский прием — если долго держать паузу, собеседник может выпалить что-то неожиданное, лишь бы не тяготиться молчанием.

— Шакал лежал под каким-то странным углом, — сообщил я, когда подошло время. — В таком виде он не очень был похож на шакала. Мне показалось, что это собака. — Я выждал еще одну неловкую паузу. — И сразу полезли всякие неприятные воспоминания. Я даже не задумывался над тем, что делаю, просто хотел оказаться подальше. А через несколько минут вспомнил, что надо бы позвонить в Общество, и остановился у «7-Элевен».

Я снова умолк, дождался, пока Сегура начнет кидать тревожные взгляды на Хантера, и только тогда продолжил:

— Я думал, что успокоюсь, отвлекусь на задания, но к концу первой съемки понял, что ничего не получится, и вернулся домой. — Искренность. Простота. Если уж Эмблерам удается, то и ты справишься. — Как-то меня выбило из колеи. Я даже начальнице не позвонил, чтобы попросить кого-нибудь вместо меня послать на конференцию. Никак не мог избавиться… — Я замолчал и потер лоб. — Мне надо было с кем-нибудь поговорить. И я попросил в редакции, чтобы мне посмотрели адрес моей давней знакомой, Кэтрин Пауэлл.

Я признался в обмане и в совершении двух преступлений: в том, что скрылся с места аварии и воспользовался служебным положением в личных целях. Может, им хватит? Про поездку к Кейти ни слова. Иначе поймут, что она рассказала мне про их визит, й решат, что мое признание — попытка ее отмазать. Хотя, если дом Кейти под наблюдением, они без меня уже в курсе. Тогда я зря стараюсь.

Молчание затягивалось. Хантер задумчиво похлопал ладонью по колену. Из моих слов было неясно, почему мне понадобилась именно Кейти, колорадская знакомая, которую я не видел пятнадцать лет, но вдруг… Вдруг они все-таки не догадаются?

— Эта Кэтрин Пауэлл, — начал наконец Хантер. — Вы знали ее в Колорадо, я правильно понимаю?

— Жили в одном городе. — Мы выдержали паузу.

Это ведь тогда ваша собака умерла? — внезапно сообразил Сегура. Хантер прожег его взглядом, и до меня дошло — не диктофон у него в кармане. Там выписка из журнала ветеринарной клиники, где значатся имя и фамилия Кейти.

— Да, — подтвердил я. — Аберфан умер в сентябре восемьдесят девятого.

Сегура открыл рот.

— В третью волну? — опередил его Хантер.

— Нет, — ответил я. — Попал под машину.

Оба изобразили искреннее изумление. Вот у кого Эмблерам бы поучиться.

— И кто же его сбил? — задал вопрос Сегура, а Хантер, машинально дернувшись к карману, подался вперед.

— Не знаю. Водитель скрылся. Сбил собаку и бросил лежать на дороге. Поэтому я сегодня, из-за этого шакала… Тогда я и познакомился с Кэтрин Пауэлл. Она остановилась и помогла мне. Помогла затащить моего пса в машину, и мы отвезли его к ветеринару, но было уже поздно.

Маска Хантера была практически непроницаемой, а вот Сегура оказался попроще. На его лице отразилась смесь удивления, понимания и разочарования.