Благолепие райского сада,

винограда студеная спесь

не нужны мне, поскольку досадно

быть счастливым и нощно и днесь.

Трудоемка природы основа,

свет и тень перемешаны в ней;

и рожденное Разумом слово

долговечней минутных страстей.

Может, только привычкой к страданью,

за которым работа души,

формируется центр мирозданья

в самой затхлой и темной глуши.

И поэтому нощно и денно

не бросаю убогих снастей,

мысль — мой парус в бескрайней вселенной,

мой маяк — души выплывших в ней.

Не долгожданным, не заветным

искорененьем зимних дрем

весна приходит незаметным,

по-мартовски холодным днем.

Пока ей не до буйства красок,

и для нее азартный март

непримечателен и краток,

пуглив, как снега аромат.

Апреля прель, май с маятою

затем заслуженно придут,

наполнив кровью молодою

полузасохший вербный прут.

Снует весна, летает лето

и осень осеняет нас,

меняясь глазу незаметно

из года в год, из часа в час.

Мы ждем любви, проходят годы.

Она сама из-за угла

знакомой девушкой выходит,

и непонятно, где была.

Как только тронулся состав

и побежал проворней,

ты вмиг уменьшилась, отстав

на городской платформе.

Но вместе с массою людей

вослед перемещалась

и с каждым взмахом все быстрей

назад отодвигалась.

Я что-то важное кричал,

слова не выбирая.

Ты, может, слышала печаль,

слова не разбирая.

Догадываясь, ты сама

досказывала речи.

Так было проще для ума

да и для сердца легче.

Казался ниточкою бус

тебе ушедший поезд.

Казалось, я сейчас вернусь,

о том же беспокоясь.

А у меня плыла в глазах

вокзала панорама,

когда не повернуть назад,

а возвращаться рано.

Я выучу каждое слово

из писем твоих колдовских,

где ты только с виду сурова,

а сутью нежнее других.

Где женская жажда опоры

невольно выходит на свет;

и нет лихолетья и ссоры,

душевной усталости нет.

Запомню на звук и на ощупь

мерцание тайной строки,

довообразив — полуночник

движенье знакомой руки.

Вчера на берегу реки

ты говорила: "Надо

от расстояния руки

на расстоянье взгляда

уйти…" Уходишь? Уходи!

Да будет легким путь твой!

Звезда сверкает впереди,

а позади — лишь утварь.

А позади — что говорить

весенней ночи хворь,

и до сих пор душа горит

и помнит голос твой.

Ушла водою из горстей.

И глазом не моргнув.

Всю жизнь — как в гости из гостей.

А я вот не могу.

Утратил голос телевизор.

Он этим словно бросил вызов:

актеры в гости шли ко мне,

как тени на ночной стене.

Я ждал: когда он рассмеется?

Когда-то же душа прорвется

сквозь грим разученных гримас

у самодеятельных масс…

Там двери мужу отворили,

там чувства были на замке.

И даже руки говорили

на иностранном языке.

Есть тайный знак любви и тайный знак привета,

когда — глаза в глаза — мы на людях одни.

Тогда и говорить не надобно об этом,

об этом говорят в твоих глазах огни.

Друг друга в толкотне заметить невозможно,

едва ли разглядеть друг друга в суете…

И как же распознать: что истинно? Что ложно?

И те пришли на ум слова или не те?

Но есть один секрет

взглянуть в глаза друг другу,

и тайный взгляд души вмиг высветит во мгле

всю подлинность любви, и отведет разлуку,

и нас вдвоем одних оставит на земле.

Кто взглядов смысл постиг, не говорит об этом,

надолго поражен открытием своим.

Есть тайный знак любви и тайный знак привета,

есть любящих язык, неведомый другим!

Вышел я в поле однажды

розовощеким юнцом,

а возвращаюсь — от жажды

пыльным пугая лицом.

Плоть ли моя возопила,

дух ли неслышно пропел:

где она, тайная сила?

Равновеликий удел?

Что от земли и от неба

требуешь — благослови!

— Черного-черного хлеба.

Светлой-пресветлой любви.

Не принимают ранние стихи.

В них раздражают мелкие детали.

То слишком громки, то совсем тихи,

они еще поэзией не стали.

Их не заучит песенный герой.

Внимательно не перечтет прохожий.

В газетке мокнут под дождем порой,

всегда на чьи-то чересчур похожи.

Создатели непризнанных стихов!

Врачи. Киномеханики. Шоферы.

Вы лишь с собой до третьих петухов

о тайнах ритма затевали споры.

Слова сминали как в ладонях воск.

Шептали. Пели. Плакали. Рыдали.

Работою разгоряченный мозг

водою ледяною охлаждали.

И радовались найденной строке,

совсем по-детски выкинув коленце;

трофейным флагом комкая в руке

шершавое, как соты, полотенце.

Сгибала вас редакторская мощь.

Стихи щербаты были, как початок.

Преодолев сопротивленья морщь,

переболели корью опечаток.

Пусть нарочный вам гранок не носил

и не звонил приветливо издатель,

трудились вы, не экономя сил,

не делая рывков от даты к дате.

И птицей мысль рвалась из-под пера,

и песней оборачивалось слово,

и жизнь была воистину сестра,

весна листвою закипала снова.

Но чтобы громом потрясать сердца,

поверьте, мало, чтоб стихи издали,

жизнь, как спидометр, выжми до конца,

чтобы всерьез хоть в старость принимали.

А слава?. Все судить о ней лихи.

Яд и лекарство. Действенное средство.

И помещают ранние стихи

все чаще в рамочке "Из лит. наследства".