Широков Виктор Александрович
Иглы Мглы
ОТ АВТОРА
Предваряя свое первое более-менее массивное собрание стихотворений, написанных за сорок лет, я, прежде всего, должен высказать сердечную благодарность издателю, неожиданно проявившему заинтересованность и способность читать "незамыленным" глазом современника и коллегу. И когда позже (в верстке) пришлось немилосердно сокращать как неопубликованные творения, так и стихи из книг, видит Бог, я старался оставить только лучшее или характерное и характеризующее.
Когда я был молод (а мне чудится — вся жизнь моя промелькнула одним чудным мгновением, даже не часом), и, как водится, меня "не печатали", читали "через губу" или не всерьез, чего стоит только то, что "Пермские боги" были напечатаны не в 21 (время написания), а в 36 лет — но зато в том, еще не опростившемся "Новом мире", я полагал, что конца края не будет несчастиям, зато сейчас, почти на склоне лет (при всей неувядшей энергии и надежде) отчетливо вижу правоту грубой таски и внимательного слежения высшего судии.
Прав Слуцкий: "Все приходит слишком поздно. Вовремя приходит. В срок".
И как оказалось — не стыдно за свои первые книги, за честные строки, от сердца ли они или от ума, от начитанности, от книжной культуры. Спасибо сердечное моим учителям, посвящения которым обозначены, хотя и не все. В прежних книгах все полнее, пусть не причесаннее. И все там о Шиллере, о славе, о любви. О России, о любви к Слову, о себе.
Должен заметить, что от цензуры, особенно редакторской, от недопущения к печати страдал поболее многочисленных — ских и — енок. Лишь две книги "Веретено судьбы" (1989) и "Слюни Аполлона" (2000) вышли в соответствии с авторским замыслом и, увы, замечены были только профессионалами-поэтами, а не критикой.
Не ходил и не хожу в стаде, не нахожусь в обойме. Читатель — мой единственный адресат и душевный ему привет от собрата. Я ведь и сам такой, не зря сказалось когда-то.
Стихотворные переводы — немалая часть моей творческой жизни. Только пунктиром пометил интересы и свершения. Только то, что публиковалось в авторских книгах.
Dixi. Еже писах — писах.
ИЗ ТБИЛИССКОЙ ТЕТРАДИ
СВЕТИ-ЦХОВЕЛИ
Не гаснет свет внутри Свети-Цховели
[1].
Людская память помнит о былом.
И снова торжествует дух над телом,
над ложью — правда и добро — над злом.
Мы, может, не подумаем о войнах,
не раз дотла испепелявших край;
и по могилам взгляд скользнет спокойно:
в них лишь тела ушедших в ад и рай.
Все умирает: дерево и птица.
Бессмертие лишь может сниться нам.
И все-таки прославлена десница
построившего этот строгий храм.
Нельзя судить насмешливо и строго
далекий и полузабытый век;
здесь в мыслях становился равен Богу
униженный судьбою человек.
Величие не в княжеском обличье,
величие — в натруженных руках,
когда не надо думать о величье,
а просто дело оставлять в веках:
сажать деревья, пролагать дороги,
учить детей и виноград растить…
Наследством станет новый мир в итоге,
и поколений не прервется нить.
И будет дух торжествовать над телом,
над ложью — правда и добро — над злом…
Пока не гаснет свет Свети-Цховели,
людская память помнит о былом.
10. 72
МАСТЕРСКАЯ
Народному художнику Грузинской ССР Ладо Гудиашвили
Личики, лица, трагичные маски,
морды звериные, лики святых
все ожидало чудесной развязки
и наполняло движеньем холсты.
Плыл по течению слабенький плотик
с девой поникшей и с гадом земным
духа боренье с мятущейся плотью
было, казалось, волненьем моим.
Я за воскресшую правду сражался,
я наклонялся к любимой моей
в зеркале рамы мой мир отражался,
с виду живущий судьбою своей.
Раскрепощались беззвездные ночи
и нерестились мильоны комет,
и Чукуртмы
[2] соколиные очи
к солнцу стремились, встречая рассвет.
Жизнь продолжалась, и длилось мгновенье,
не принимая оковы годов,
неудержимо, как сердцебиенье,
ясное, словно улыбка Ладо.
10. 72
НА ПРОСПЕКТЕ РУСТАВЕЛИ
На проспекте Руставели
сто платанов встали в ряд.
На проспекте Руставели
грустных слов не говорят.
На проспекте Руставели
в песню просится мотив.
На проспекте Руставели
каждый юноша красив.
На проспекте Руставели
дарят женщинам цветы.
На проспекте Руставели
не бывает темноты.
Я свое стихотворенье
на Урале, весь в снегу,
вспомню, словно на мгновенье
в южный город забегу.
В ту зеленую аллею,
где не встретил никого.
Ни о чем не пожалею,
не забуду ничего.
На проспекте Руставели
сто платанов встали в ряд.
На проспекте Руставели
грустных слов не говорят.
10. 72
ВСТРЕЧА
Провинциалочка в столице
такое чудо, черт возьми!
Разговорись — вернет сторицей
зазря потраченные дни.
Ты, снова молод и доверчив,
плыви асфальтовой рекой,
покуда синеглазый вечер
прощально не махнет рукой.
Плыви, рифмуя "нежность — снежность",
не чувствуя обычных пут…
В Ижевске есть такая свежесть!
Так очи в Глазове цветут!
Учи листвы язык зеленый,
освободясь от зимних дрем,
весной удмуртской удивленный,
воскресшим сердцем умудрен.
23.04.1974
* * *
Никогда не писал дневников:
откровенности, что ли, страшился
или мнимости тех двойников,
в чьем обличии вдруг бы явился.
Понимаю сейчас — избегал
полуправды, неверного слова;
тех зеркал, что округлей лекал
корректируют облик былого.
И не раз в скоротечном письме
признавался жене или другу
в том, что всплыло мгновенно в уме,
не накинув раздумья кольчугу.
А сейчас сожалею о том,
что не вел заповедной тетради;
может, прозы подвинулся б том…
Смысл — он есть иногда в маскараде.
И пройдясь повзрослевшей рукой
по наивным смешным откровеньям,
вдруг поймешь, что обязан строкой
груде старого стихотворенья.
3.01.
