Лет в 17 из сломанной лейки

я слезами наполнил фиал.

94 копейки

я за Надсона томик отдал.

Получал отовсюду уроки,

не страшась изменений в судьбе.

Евтушенковской "Нежности" строки

я нахально примерил к себе.

Как паук паутину из пуза,

я выматывал строки свои;

что ж, советская рыхлая муза

научила продажной любви.

По газеткам сшибал гонорары.

Как нужны 3–4 рубля!

Рифмовал: комиссары — гусары;

и цвела под ногами земля.

А сегодня стихи издаются

лишь за кровные, лишь для друзей…

Отольются, еще отольются

наши слезки; пальнут из фузей.

Нет, я вовсе не рвач и не нытик,

а немалой частицею врач,

составитель, прозаик и критик,

журналист и, конечно, толмач.

Подытожу, откуда богатство,

на своих и чужих не деля:

Евтушенко и брат его Надсон,

книжки их не дороже рубля.

И в расцвете весеннего дня,

и зимой леденяще-кинжальной

иглы мглы не кололи меня,

лишь хвоинка какая ужалит.

Ждать недолго. Порвется струна.

Полминуты повоют собаки.

Русь-Россия, родная страна,

только ты и спасешься во мраке.

Только ты. Позабыв обо мне,

нарожаешь веселых поэтов,

чтобы мгла растворилась в вине

огнезарно-кровавых рассветов.

Как мы жалки под старость, голы,

нищебродны, смешны и убоги…

Отыскали меня иглы мглы

на последнем житейском пороге.

Плачу. Плачу. Плачу.

С усердьем очевидца.

Врачу и палачу.

Никак не расплатиться.

Ни доллар и ни рубль,

увы, не всемогущи.

Ты забытья хлебни.

Глотни Летейской гущи.

Всё пропил я: силу, здоровье,

любовь и мятущийся ум;

нередко платил я и кровью,

такой удалой толстосум.

Случайно оставил удачу.

Впадая порой в забытьё,

живу я на мелкую сдачу.

Я, видно, достоин её.

Несмотря на женины старанья,

не умею аккуратно пить.

Как в первостатейном ресторане,

во сто крат приходится платить.

Хуже сук, душою трижды суки,

обирают бравые менты.

Вот она, последняя наука!

Вот пример гражданской правоты!

Сколько раз я проходил сквозь это,

но не понял, не уразумел.

Водка с неумелой сигаретой

сладостный и действенный коктейль.

Почему ж тогда я безутешен?

Что взываю к Божьему суду?

Осознай, что многократно грешен.

Сам виновен. У себя краду.

2002-й.

Так что же он сулит

зеркальною игрой:

две двойки и нули?

Дурная голова,

ты прешь к концу, скуля…

Пойми, как дважды два,

не жизнь, а — два нуля.

Как мне хочется выпить лекарство

и мгновенно навеки заснуть,

чтоб не видеть, как в темное царство

продолжается гибельный путь.

Чтоб не чувствовать тень Немезиды

в двух шагах за своею спиной;

чтоб изжить, позабыть все обиды;

дверь захлопнуть, закрыться стеной.

И поверьте, себя не жалею;

жалко дочь, еще больше жену

обездолить кончиной своею,

увеличив свою же вину.

Что ж, я пожил; и все-таки глухо

свет надежды меня веселит;

а душа как щенок лопоухий

льнет к прохожим и тщетно скулит…

В снах — себя узнаю по затылку.

Настигаю удачу свою.

Собираю пустые бутылки.

Как прожить в либеральном раю!

Собирается все, что посеял,

все, что пропил и что потерял…

Ах, Расея, Расея, Расея,

зря ль вынянчивал свой идеал!

"Он покупает звуки неба,

он даром славы не берет".

М. Ю. Лермонтов

Сполна прошел я курс науки.

Почти с отличьем аттестат.

Умею слышать неба звуки

и гул подземных канонад.

В пещеру превратил обитель.

От книг темно в ней, как в бору.

Живу, как завещал Учитель,

и даром славы не беру.

И если не дают — не надо.

Я полон гордости другой:

есть, есть высокая награда,

неукоснительный покой.

Я заплатил всей жизнью цену,

чтоб заглянуть за окоем,

чтоб ощущалось неизменно,

что все — в тебе, и ты — во всем.

Жаль, остается лишь мгновенье,

и кану в черную дыру.

Прости меня, стихотворенье.

Ты выживешь, а я умру.

Очистимся страданьями? Не знаю.

Обидами, как копотью, покрыт.

В груди — не сердце, а дыра сквозная.

Сжигает душу бесконечный стыд.

Проходит день за днем и год за годом

в немыслимом горячечном чаду.

Исхода жду, испуганный исходом.

Страшусь беды, стократ пройдя беду.

Общения с собратьями столь редки.

Веду одной лишь памяти дневник.

Оторванный листок от крепкой ветки,

лечу стремглав; бесценен каждый миг.