Что о житье-бытье?

Пусть ты не шерамыга,

давай, давай уе…

Быстрее ножкой двигай.

Есть ты и есть они,

кто драть тебя охочи

во все ночные дни,

во все дневные ночи.

Надвинешь канотье.

Бумажник что булыга

давай, давай у. е.

Быстрее ручкой двигай.

Великая страна,

и ей равновелики

и Бог, и сатана,

и прочих граждан лики.

В воде стеклянный дом невидим,

как в воздухе — сторонний газ;

так посторонние обиды

невидимы для наших глаз.

Мне рыночная перспектива

давно обрыдла и претит,

а вот любому партактиву

лишь разжигает аппетит.

Спроси себя, мол, бедный рыцарь,

что делать? Где спасенье, где?

А надо постараться скрыться,

исчезнуть, как стекло в воде.

Надо ли было метаться

и рифмовать наугад,

чтобы пружинно попасться

в лаокооновый чад?

Юбка. Колени в колготках.

Тщетно — зови, не зови

сорокалетняя тетка

мне говорит о любви.

Бывшей. Сгоревшей до срока

в невыносимом чаду

давних взаимных упреков,

тщетно взывавших к стыду.

К совести. Зряшное дело

мерить рассудочно страсть.

Только не знает предела

либидо сладкая власть.

Жить надо тихо и кротко,

ротик закутав в платки,

чтоб сквозь чужие колготки

не замечать ноготки.

Среди дряхлеющих собак

сам, постаревший словно псина,

курю слежавшийся табак

и нянчу призрачного сына.

Мертворожденного. В ночи

не выдохнувшего проклятье

всем тем, кто гычет, как сычи,

мол, все мы сестры или братья.

Век умер, веками прикрыв

глаза гноящихся иллюзий,

чтобы прорвавшийся нарыв,

как шар бильярдный, ухнул в лузу.

Век тоже выдохнуть не смог

последнее благословенье,

чтобы неправедный итог

возвысил наше поколенье.

Глядит луна, собачий глаз,

на немоснежную долину,

на домы, на безгласных нас,

на шелушащуюся псину,

решившую: "И я — герой,

и должен зваться человеком"…

А туча, тешучись игрой,

спешит прикрыть луну, как веком.

Не плачь, не ной, что невезучий,

что вечно — горе от ума;

ведь и у самой черной тучи

всегда есть светлая кайма.

Всегда есть выбор между светом

и сонным искушеньем мглы,

но как же поступить с советом,

чьи обрамления светлы,

а суть черна? Чернее тучи,

черней вороньего пера;

и лишь коварным сладкозвучьем

высоким помыслам сестра.

Как поступить? Ведомый верой,

иди, и да спасут тебя

среди огня и жгучей серы

слезинки Божия дождя.

Ведь Тот, кто за тебя отплакал,

невыносимо отстрадал,

плевелы отделит от злаков

и явит горний идеал.

Иди за Ним, храним обетом.

Неважно, что дела малы.

Но сделай выбор между светом

и сонным искушеньем мглы.

Прощание устройте в ЦэДээЛе,

поставьте в малом зале скромный гроб,

чтобы в буфете пьяницы галдели,

а дух мой, гений, возвышался чтоб.

Придут коллеги — помянуть сквозь зубы.

Придут калеки — жизнь пережевать:

"Мол, все — ништяк, раз мы не дали дуба.

Ушел Широков — что переживать…

Он был смешон в мальчишеском азарте:

прочесть, освоить и переписать,

путь проложить по исполинской карте

литературы…Тьфу, такая мать!

Дурак, он не носил, как мы, кроссовки,

а также, блин, втянулся в странный кросс;

он был чужим в любой хмельной тусовке

и потому свалился под откос".

Меня едва терпели "патриоты",

а "либералы" думали: "изгой".

Моя душа не знала укорота,

впал навсегда я в творческий запой.

Придут Калькевич, Кроликов и Чаткин.

Жох-Жохов попеняет земляку,

что он оставил новый том в начатке,

не дописав о родине строку.

О, Пермь моя, мой Молотов забытый,

сиренью мне ты упадешь на гроб;

пять лепестков казарменного быта,

звезда эпохи, памяти сугроб!

Повесь доску на пригородной школе,

отметь мои былые адреса,

где книги грыз и куролесил вволю,

дав пылкой страсти в сутки полчаса.

А что до окружающей столицы,

я ей — песчинка, в ухе козелок.

Как Б. Л. П., из певческой больницы

я вынес в синь с бельишком узелок.

Пускай его размечет свежий ветер,

и зашуршат страницы, как снега;

и мой читатель вдруг случайно встретит

единокровца и добьет врага.

Сержантовы Майоровыми стали,

а кто-то Генераловым возник;

и вечен бой; он кончится едва ли,

но будет жить мой Гордин, мой двойник.

Он рюмку водки за меня пригубит,

да что там — литр он выпьет за меня;

и пусть его за это не осудит

оставшаяся кровная родня.

Мой дух, мой гений мне закроет веки,

в свой час отправив тело на покой…

В космической шальной библиотеке

моя страница машет вам рукой.