Увы, ты с каждым днем брюзглей и старше,

на импортных взопрев окорочках;

приветливые бедра секретарши

напрасно отражаются в очках.

Уныло прикандален к диалогу

с такими же делягами, как ты,

все чаще ты взываешь к Богу, к Богу,

увы, страшась последней темноты.

Был полдень. Я лежал на койке.

Лишь книгу старую открыл,

как вдруг услышал крики сойки

и стук в стекло, и шорох крыл.

Проголодавшаяся птица

с балкона колотилась в дверь;

она хотела поделиться

со мной одною из потерь.

Бездумно прежняя жиличка

явила ветреную прыть,

кроша то хлебец, то яичко,

и вот — сумела прикормить.

Но час настал. И съехав резво,

жиличка канула во мглу;

а птица пьяно или трезво

мне барабанит по стеклу.

Она круглит привычно глазки

и не предчувствует беды.

Она привычно хочет ласки

и хоть какой-нибудь еды.

Ей невдомек, что тоже брошен

любимой женщиной, лежу

на койке. Каждый стук мне тошен

и шарканье по этажу.

Отстань, назойливая птица!

Я не гожусь тебе в друзья.

Мне остается лишь напиться,

раз убивать себя нельзя.

Повсюду ложь. Весь мир — помойка.

Ответа нет, как ни зови…

Зачем же снова я, как сойка,

жду возвращения любви.

Закрываю глаза — и немею.

Сжатый в кокон, лечу наугад.

Ничего изменить не умею.

По рукам расплескался закат.

Снова крутит и оземь бросает.

Беззащитен, взываю во мгле.

Но объятия не разжимает

тот, кто правит людьми на земле.

Неразъемна борцовская хватка.

Припечатан, лежу на спине.

Но еще не готов без остатка

раствориться в нахлынувшей мгле.

И опять открываются веки,

Боль на миг отпускает виски.

Оставаясь калекой навеки,

только чудом разжал я тиски.

Как же злы

хвои уколы!

Горы и долы

иглы мглы

жалят и жгут,

не жалея.

Тениста аллея.

Злее и злее

укусы минут.

Ласки секунд

приторно липки.

Совести пытки

душу секут.

Лучше ответь,

милая хвоя,

ждать ли покоя?

Времени плеть

встретит ли снова

муками слова

завтра и впредь?

Иглами мглы

ныне и присно

жалит капризно

замять золы.

Злобный сугроб

воспоминаний.

Эхо желаний.

Радости гроб.

Узел судеб.

Смертная маска.

Снежная ласка.

Гибельный хлеб.

Лжи леденец.

Бренная влага

шепчет, что благо

сшибка сердец.

Дескать, милы

демоны ночи.

Жалить охочи

иглы мглы.

Я одинок.

Жажду покоя.

Пермская хвоя

лучший венок

для неуда

чника и для героя.

А за горою

встретит звезда.

Сдвинут столы

тени и боги

в славном чертоге.

Вечность в итоге.

Иглы мглы.

Ненавижу состояние сытости,

величание женщины блядью,

картографирование закрытости,

вышивку крестом и гладью.

Обожаю состояние невесомости,

черемуховые холода и карие глазки,

отсутствие черты оседлости

и древнерусские сказки.

Ненавижу — обожаю… Этой парадигмою

опьянен похлеще водки и пива.

Мозгами двигаю, ногами дрыгаю,

догадайтесь с трех раз — чему альтернатива?

Слоится воздух над огнем свечи.

Венчается раб Божий и раба…

О, как прикосновенья горячи,

когда толкнет в объятия судьба!

Домой вернетесь мужем и женой,

венчанием соединив сердца…

Нет-нет мелькнет над вашей головой

палящий отсвет Божьего венца.

Рассвет в оконце брызни,

взломай льдяную тишь…

В калейдоскопе жизни

ты стеклышком дрожишь.

Встаешь простоволосо,

плеснешь в обводья глаз.

Веселый знак вопроса

венчает твой намаз.

Работница, гулена,

тихоня, егоза,

на кромке небосклона

летунья-стрекоза.

Я если что умею

испытывать судьбу,

вращать, вращать быстрее

подзорную трубу,

где все сомненья тают,

где славен жизни сор,

где стеклышки слагают

таинственный узор.

Выкидывай коленца,

обламывай полы,

рви сердца заусенцы,

льдяные иглы мглы.