— Твои преступления должны быть прощены по закону. Но твоя ложь и воровство — это я нахожу непростительным.
— Воровство? — он нахмурился, искренне озадаченный. — Разве меня за это уже не судили?
— Я имела в виду то, что ты украл у меня. — Ее сердце. Ее девственность. Да. По правде сказать, ничего он у нее не украл. Она сама отдалась ему с радостью и жаждой. Внутри нее родилась дрожащая уверенность, что если они еще немного постоят на этом пустынном, обдуваемом ветрами пляже, то она отдастся ему вновь, окажется в его объятиях и отдаст своё сердце, своё тело.
— Я — мерзавец, Софи. И да, я украл у тебя то, чего в моей собственной жизни не доставало: твою смелость, твой дух и твою милую, упрямую решительность сделать всё правильно, не обращая внимания на риск для себя. — Он поднял руки, словно хотел потянуться к ней, потом опустил их по бокам. — Неудивительно, что я не мог сопротивляться тебе.
Его голос превратился в шепот, который и ласкал, и мучил ее. Софи позволила себе взглянуть в его коньячного цвета глаза, ожидая увидеть тени и неизвестность, а нашла лишь боль и такое глубочайшее сожаление, что боялась утонуть в нем, если подождать еще на мгновение дольше. Она посмотрела на море.
— Прошу. Поверь, что я никогда не желал причинить тебе боли, — прошептал он позади нее.
— Если бы только ты не солгал, вероятно, мы нашли бы способ пробить отверстие в стене между нами. Но даже, когда ты, наконец, признался в том, что связан с контрабандистами и мародерами, ты снова солгал.
Он обошел вокруг нее, на его лице явно видно было непонимание. — Я рассказал тебе всё прошлой ночью. Клянусь, что ничего не упустил.
— Это касается не того, что ты упустил, — сказала она, — а того, что ты добавил.
Он покачал головой и развел руками. — Что же?
Ее гнев рос, и она сжала руки, чтобы не дать себе схватить его за плечи и потрясти.
— Призраки. Твое нелепое утверждение, что призрак провел тебя по Пэнхоллоу, что призрак руководил твоими действиями. Я полагаю, что ты потом мне скажешь, что именно привидение заставило тебя нарушить закон. Вероятно, призраки убили тех троих матросов, попавших в сети рыбацкой лодки Йена.
— Боже, нет. Те ошибки — полностью моя вина. А что касается убийства, это было сделано людьми из плоти и крови.
— А что же ты? Кому причинил боль ты? Кого ты…
Она не могла этого произнести. Она доверилась его рукам, его прикосновение вознесло ее на невообразимые вершины экстаза. Был ли он способен на убийство?
— Клянусь тебе, я никогда не совершал насилия. Мои преступления касаются соучастия, помощи в том, чего я полностью не сознавал. И потому, что я не позаботился о том, чтобы узнать о последствиях контрабанды, и о том, что частенько в этом деле жертвовали невинными, я никогда полностью не смогу искупить свою вину.
— Ты слишком много клянешься. Я бы так хотела поверить в твою искренность.
И всё же Софи опасалась именно подобного: снова стать жертвой его манипуляций, снова поверить ему.
— По крайней мере, поверь в это, — сказал он. — Призрак — настоящий. Я сначала отрицал подобную возможность, но после того, что я увидел и почувствовал прошлой ночью до того, как нашел тебя, у меня нет иного выбора, кроме того, чтобы понять: призрак направлял меня с тех самых пор, как я прибыл в Пэнхоллоу. Вот почему я отсылаю тебе с викарием, а не сам везу тебя в безопасное место. Это привидение дало мне задание, и я должен остаться и проследить за его выполнением.
Даже теперь он снова лжет? Болезненно, невыносимо, ее разбитое сердце покрылось коркой льда. — Ты, наверное, думаешь, что большей дуры на свет не рождалось.
Разбрасывая песок, Софи прошла мимо Чада. До того, как принять решение сознательно, он пошел за ней и схватил ее за плечи.
— Отпусти меня.
— Пока нет, Софи. Я не могу позволить тебе уехать, пока между нами осталось столько недосказанного.
Вероятно, он вообще не мог ее отпустить. Эта мысль приводила его в ужас. Годами он ухаживал за множеством женщин, спал со многими, но забывал их с легкостью, как только они уходили.
О, но не Софи. Ее единственную ему следовало бы позабыть, и ей следовало позволить забыть его. Он ее не заслуживал и мог предложить ей не жизнь богатой, уважаемой графини, — он вообще сомневался, что может ей предложить хоть что-нибудь. Но, несмотря на всё это, он не мог заставить себя разжать пальцы и отпустить ее.
Он не мог ей позволить уйти, полагая, что между ними не было искренности, и он ей всё время лгал.
— Подумай вот о чем, — попросил он ее, — и увидишь, что я говорю чистую правду. Вчера утром, когда я пробирался через завал в туннеле, я вызвал еще один обвал. А потом ты и я смогли оттащить камни, и поднялась лишь пыль.
— Нам повезло.
— Нам помогли. В то утро, когда я плыл от лодки Грейди, я выбился из сил, борясь против течения. Я ушел под воду. Я думал, что утону, но что-то другое вмешалось и вытянуло меня из волн.
Ее плечи немного расслабились. — Я видела, как ты боролся…
— Это верно. Я бы утонул без помощи, но очевидно, я пока должен жить.
— И в тот день в Эджкомбе… и в другую ночь, когда я слышала, как ты меня зовешь, с пляжа… — в ее серых глазах показалась неуверенность. На губах застыли безмолвные вопросы — на этих соблазнительных губах, которые он так хотел поцеловать. Но потом они сжались, проявилась упрямая решительность. — Это не может быть правдой, — не может. Призраков не существует.
— Если ты не можешь поверить в то, что я тебе говорю, — сказал он, — тогда поверь этому.
Больше не в силах сопротивляться искушению, он притянул ее к себе, крепко обнимая и удерживая, пока она не стала меньше сопротивляться. Вскоре боевой дух покинул ее с продолжительным вздохом. Ее тело прижалось к нему, и его охватила неистовая, примитивная жажда. Он опустил голову и прижался губами к ее губам, упиваясь ими, упиваясь ею.
Под одеждой их сердца бились в унисон. Ее дыхание наполняло его, а сладкий звук ее стонов проходил через их соединённые рты и отдавался внутри него.
Их поцелуи были пропитаны солью. Слезами — ее и его. Одно слова звучало в нем, и его сила заставила его отступить по песку, все еще сжимая в объятиях Софи, всё еще целуя ее.
— Безусловно, — сказал он. — Между нами ничего не кончено.
Он отняла губы, подняла голову и посмотрела на него. На мгновение в ее глазах мелькнула озадаченность. Потом руки соскользнули с его шеи, и она толкнула его в грудь.
— Нет.
Не отпуская ее, он держал ее на расстоянии вытянутой руки от себя. — Ты же знаешь, что это правда.
Ты не можешь изменить правду одним пожеланием.
— Отпусти меня. Я не могу думать, когда ты так близко. Я не могу дышать.
— Я удерживаю тебя против воли?
Это заставило ее нахмуриться, посмотреть с негодованием. Но, когда она не вспылила, он снова притянул ее ближе к себе, прижимаясь губами к ее брови, касаясь ее щеки. Она не боролась с ним, стояла совершенно неподвижно, не считая ее груди, поднимающейся и опускающееся от дыхания, и дрожи в теле, вызванной его объятиями.
— Отпусти меня, — эта полная слез мольба, была не громче шепота. Она всё еще не пыталась убежать от него, как будто не могла найти в себе силы сделать то, чего желала ее воля.
— Разве ты не понимаешь? Нет любви без доверия. Всё кончено.
Чувствуя так, словно она вырвала его сердце из груди, он заставил свои руки открыться и отступил. — Иди сейчас, Софи. Но знай, что когда-нибудь, когда я буду свободен, ты и я снова увидимся.
Она не ответила. Подняв края юбки, она прошла мимо него, потом внезапно остановилась среди дюн, спиной к нему. — Когда ты отправишься за теми людьми… будь осторожен. Не позволяй себя убить.
Потом она пошла домой.
Менее чем через час Чад шел по вымокшим от дождя торфяникам, его пальцы онемели, удерживая стальную рукоятку пистолета, который он одолжил у Гордона. Хотя он не мог видеть остальных, но знал, что не один. Лысая голова Риса и растрепанная шевелюра Барнаби исчезли всего несколько мгновений назад за насыпью на западе. Йен пошел в обход, чтобы подойти с юга. Чад ждал в северной стороне. А на востоке торфяное болото сформировало петлю, которую они накинули на ферму.
