— Сомневаюсь, что ты явился сюда исключительно с целью поведать мне о своем фиаско, Чеш, — сказала я. — А хорошие новости есть?

Кот сверкнул глазами и дернул усами.

— Книжки, выпущенные за счет автора! — торжествующе объявил он.

Это было озарение. Мне и в голову не приходило, что Хоули Ган мог происходить оттуда. Царство самиздата представляло собой причудливую смесь из краеведческих трудов, поэтических сборников, графоманской нетленки — и редких истинных жемчужин. Дождись они официальной публикации, их бы приняли в Великую библиотеку с распростертыми объятиями. Но такого не случалось.

— Ты уверен?

Кот протянул мне каталожную карточку.

— Я понимаю, как это важно для тебя, и потому позволил себе некоторую вольность.

Я прочла карточку вслух:

— «Застарелая похоть». Издана в тысяча девятьсот тридцать первом году. Ограниченный тираж в сто экземпляров. Автор — Дафна Фаркитт.

Я уставилась на Кота. Дафна Фаркитт! Создатель почти пятисот любовных романов и звезда этого жанра!

— Прежде чем прославиться своими поистине ужасными книгами, она издавала эти поистине ужасные книги за свой счет, — сообщил Кот. — Хоули выступает в них как жаждущий самоутверждения мелкий политикан. Он не главный персонаж. Упоминается от силы пару раз и даже описания не имеет.

— Ты можешь доставить меня в хранилище самиздата? — спросила я.

— Такого хранилища нет, — пожал плечами Кот. — У нас имеются данные о количестве экземпляров и краткие обзоры, собранные по крупицам из объявлений издателей, печатающих авторов за их счет, а также из «Ежемесячника графомана». А больше почти ничего и нет. Впрочем, нам всего-то и надо найти один экземпляр — и дело в шляпе.

Он снова улыбнулся, но я помрачнела.

— Все не так просто, Кот. Взгляни-ка вот на это.

Я показала ему последний выпуск «ЖАБа». Кот старательно нацепил очки и прочел: «Вакханалия сожжения датских книг достигла нового витка: уничтожению обречены романы родившейся в Копенгагене Фаркитт».

— Не понимаю, — сказал Кот, протягивая жадную лапу к рекламе кошачьего корма, — зачем сжигать все ее книги?

— Видимо, — ответила я, — ему не под силу отыскать все экземпляры «Застарелой похоти», и с отчаяния он развязал антидатскую кампанию в качестве прикрытия. Если ему повезет, эти идиоты, жгущие датские книги, все сделают за него. Какая же я дура, что сразу не догадалась! Вот скажи, где бы ты спрятал иголку?

Повисла длинная пауза.

— Сдаюсь, — признал свое поражение Кот. — И где бы ты спрятала иголку?

— В стогу сена.

Я задумчиво уставилась в окно. «Застарелая похоть». Я не знала, сколько экземпляров из сотенного тиража уцелело. Но поскольку книги Фаркитт до сих пор подлежали сожжению, хоть один-то наверняка остался. Неопубликованный роман Фаркитт являлся ключом к свержению Гана. Такой шанс нельзя упускать.

— А почему ты стала бы прятать иголку в стоге сена? — спросил Кот, молча обдумывавший мой ответ в течение нескольких минут.

— По аналогии, — объяснила я. — Гану нужно уничтожить все экземпляры романа, но он не хочет возбуждать лишние подозрения и поэтому нападает на стог сена — датчан, а не на иголку — Фаркитт. Понял?

— Понял.

— Хорошо.

— Ладно, тогда я пойду, — заявил Кот и исчез.

Это меня не слишком удивило, поскольку Кот обычно таким вот манером и удалялся. Я разлила чай по чашкам, добавила молока и поставила чашки на поднос. Я как раз размышляла, где искать экземпляр «Застарелой похоти», а также, с большей озабоченностью, не позвонить ли еще раз Джулии и не уточнить, долго ли ее муж «мерцал, как лампочка», когда снова возник Кот, осторожно балансируя на кенвудовском миксере.

— Кстати, — сказал он, — Грифон просил передать, что через две недели будет вынесен приговор по делу о твоем вторжении в повествование. Хочешь поприсутствовать?

Речь шла о тех временах, когда я изменила финал «Джен Эйр». Меня признали виновной, но неповоротливая судебная система Книгомирья бесконечно затягивала вынесение определения по делу.

— Нет, — помолчав, сказала я. — Пусть сам заглянет и сообщит, что они там решили.

— Я ему передам. Ладно, пока, — сказал Кот и исчез, на сей раз окончательно.

Я зацепила ногой дверь в мастерскую Майкрофта и придержала ее для Пиквик, затем захлопнула ее перед носом у Алана и поставила поднос на верстак. Майкрофт и Полли внимательно рассматривали маленький кусок бронзы странной формы.

— Спасибо, кисонька, — сказала Полли. — Как твои дела?

— Честно говоря, не очень, тетушка.

Полли прожила с Майкрофтом больше сорока лет и, внешне оставаясь в тени, являлась едва ли не столь же блистательным изобретателем, как и ее муж. Ей уже перевалило за семьдесят, и она относилась к раздражительному и забывчивому Майкрофту с терпением, которое меня вдохновляло. «Просто надо воспринимать его как пятилетнего ребенка с коэффициентом интеллекта в двести шестьдесят единиц», — поделилась она со мной однажды. Полли взяла чай и подула на него.

— Ты по-прежнему хочешь поставить Пачкуна в оборону?

— На самом деле я думала о Биффо.

— И Пачкун, и Биффо в защите — пустая трата сил, — пробормотал Майкрофт, нанося напильником тонкий штрих на бронзовый многогранник. — Поставь туда Змея. Опыта у него маловато, согласен, но играет он хорошо, и на его стороне молодость.

— Командную стратегию я оставляю на откуп Обри.

— Надеюсь, он в этом разбирается. Что скажешь?

Он протянул мне многогранник размером с грейпфрут, и я повертела его в руках. Некоторые грани имели четное количество сторон, другие — нечетное, а третьи, как ни удивительно, одновременно четное и нечетное! Глаза мои отказывались воспринимать увиденное.

— Очень… мило, — ответила я. — А для чего это?

— Для чего? — улыбнулся Майкрофт. — Положи его на верстак и увидишь!

Я повиновалась, но странная отливка, закачавшись на той грани, на которую я ее поставила, перекатилась на другую. В следующую секунду штуковина снова качнулась и оперлась на третью грань. Так, рывками, она перемещалась по верстаку, пока не наткнулась на отвертку, где и застыла.

— Я назвал его нонетотаэдром, — заявил Майкрофт, снимая многогранник со стола и опуская его на пол, где он продолжил свои судорожные перемещения.

Пиквик не сводила с него глаз, полагая, что эта штука охотится за ней, и в итоге сбежала.

— Твердые тела даже самой неправильной формы неустойчивы только на одной или двух гранях. А нонетотаэдр неустойчив на всех! Он будет катиться, пока не упрется во что-нибудь.

— Потрясающе! — пробормотала я, как всегда пораженная гениальностью изобретателя. — Но зачем он?

— Ты знаешь эти инерционные генераторы для самоподзавода ручных часов? — воодушевился Майкрофт.

— Ну?

— Если в нонетотаэдр сунуть один такой генератор весом в шесть тысяч тонн, то, по моим подсчетам, мы сможем вырабатывать до ста ватт мощности!

— Но… но этого же хватит только для одной лампочки!

— Учитывая нулевую мощность на входе, мне это кажется замечательным достижением, — слегка обиделся Майкрофт. — Для производства значительных объемов энергии пришлось бы обточить в виде нонетотаэдра нечто более массивное, например Марс, да еще обеспечить ему бесконечную плоскую поверхность с постоянной гравитацией. Энергию можно передавать на Землю по лучу Теслы, и…

Он принялся набрасывать в блокноте идеи и уравнения, речь его становилась все тише. Я наблюдала за нонетотаэдром, который падал и перекатывался по полу, пока не наткнулся на моток проволоки.

— А если серьезно, — доверительно произнесла Полли, ставя на стол свою чашку, — не поможешь ли ты нам идентифицировать некоторые устройства в мастерской? Поскольку мы с Майкрофтом оба поставили себе Большое Белое Пятно, спросить больше не у кого.

— Попробую, — кивнула я, окидывая взглядом странные устройства. — Вот это подсчитывает, сколько семечек в неразрезанном апельсине. То, с рожком, — олфактограф для измерения запахов, а вон та маленькая коробочка превращает золото в свинец.