— Орадур! — Поль снял фуражку.

Они вышли из машины. Менее года назад деревню уничтожили эсэсовцы дивизии «Рейх». Разрушенные, с выбоинами от пуль, дома. Место, где расстреляны почти двести мужчин. Руины церкви, в которой заживо сожжены сотни детей и женщин. И кладбище, где похоронены жертвы. Внутри церкви — серая куча золы и дощечка с надписью: «Человеческий пепел. Склонитесь перед ним». И все это — Орадур.

Крамин вспомнил Бабий Яр, Лысую гору, шандеровскую церковь.

— Франция никогда не забудет Орадура! — сказал Поль Сабо.

К церкви подкатила еще машина, и у паперти шумно хлопнула дверца. Приехавшими оказались американцы в форме армейских офицеров — Крис Уилби, с холеным лицом и холодными глазами, и Фрэнк Монти, очень живой и развязный.

Познакомившись, Фрэнк всем восторгался и все осуждал. Уилби лишь слушал и молча глядел на пепел, собранный в кучу.

— Как ужасно и бессмысленно! — покидая церковь, сказал он сквозь зубы.

— Бедная Франция! — вдруг расчувствовался Фрэнк.

— Нет, она не простит такого варварства, — горячо сказал Поль. — И беспощадно накажет нацистских преступников.

Милый, дорогой Поль! Разве знал он тогда, что случится потом: дивизия «Рейх» целиком сдастся американцам, ее командир генерал Ламмердинг, которого для проформы приговорят к смерти, останется вовсе безнаказанным. Правда, непосредственных участников трагедии осудят и французский суд приговорит их к смертной казни, но президент помилует преступников.

После обеда «оппель» Яроша долго кружил по улицам Парижа, и Крамин лишь глядел и слушал. Поль и Ян наперебой старались как можно больше рассказать о Париже, где один из них провел всю жизнь, а другой — всю войну.

Много говорили о советских людях. Тут все гордились их мужеством и отвагой. Бежав из плена, они вливались в партизанские отряды и клялись не складывать оружие. И сколько их, героев, павших в боях!

В разгар парижского восстания группа советских партизан через мост Альма прорвалась на бульвар Сен-Жермен. На улице Гренелль русские попали под обстрел из пушек. Их ничто не остановило. Пробившись к зданию советского посольства, они взломали дверь, водрузили над входом Красное знамя, запели «Интернационал». Им аплодировали французы из окон своих квартир.

Несколько дней спустя толпы парижан устремились к ратуше, где де Голль собирался приветствовать борцов Сопротивления, освободивших столицу.

Советские партизаны, выйдя с улицы Галльвера, где находился их штаб, двинулись по проспекту Елисейских полей. Их встречали восторженно. У статуи Жанны д'Арк попали под залпы — с крыш стреляли гитлеровцы и вишисты.

«Оппель» Яроша остановился у статуи.

— Это здесь было! — тихо сказал Поль, и все трое молча обнажили головы.

Ярош привез друга к Дворцу инвалидов, где покоится прах Наполеона.

В углублении — саркофаг императора, возле стен скорбно застыли двенадцать статуй женщин, олицетворяющих собой побежденные страны. Однако весь мир знает, их скорбь и их покорность — раззолоченная ложь!

Нет, как ее пышно ни украшай, тирания бессильна восславить даже самую высокую власть.

Поль направил свой «оппель» в сторону Булонского леса. На каждом шагу новая и новая трагедия Франции. Изгоняя жителей из своих квартир, немцы занимали улицу за улицей. Грабили, увозили горы добра, ценнейшие картины,гобелены,скульптуры.

Безжалостно разрушали знаменитые памятники. Машина как раз вынеслась на большую площадь. В свое время здесь высился Виктор Гюго. Памятник Родена был гордостью Франции. Немцы переплавили статую на снаряды и расстреливали ими чужие города. Только и разрывы этих снарядов были бессильны заглушить слова писателя о том, что будущее не за мечом, а за книгой.

Весь Париж дышит историей. Здесь сражались на баррикадах, штурмовали Бастилию. Здесь казнили короля. Здесь жил и работал Ленин.

Поль привез журналистов на кладбище Пер-Лашез, где покоится прах Бальзака, Анри Барбюса, Вайяна-Кутюрье, где погребены парижские коммунары. На этой возвышенности был их последний оплот.

Ограда из серого камня похожа на крепостную стену. За нею высятся старые каштаны — свидетели трагедии коммунаров, их беспримерного мужества. У этой стены двести героев отважно бились против трех тысяч версальцев и пали тут смертью храбрых.

Германские милитаристы помогли Тьеру создать многотысячную армию, чтобы угрожать Парижу, и в борьбе за коммуну рабочий Париж потерял тогда сто тысяч своих героев. Спустя всего неделю после кровавого побоища один из уцелевших коммунаров Эжен Потье сложил пламенный гимн, а древообделочник Пьер Дегейтер написал к нему музыку, и, как живой наказ поколениям, на весь мир прозвучали слова того гимна: «Вздувайте горн и куйте смело, пока железо горячо!» Слова гимна, как набат, разбудили миллионы.

У стены, выщербленной пулями версальцев, гитлеровцы расстреливали героев Сопротивления.

В свой отель журналисты возвратились поздно вечером и немедля сели за работу. Как у корреспондента при ставке союзников, у Крамина надежная связь с Москвой, что обрадовало Яроша. Это облегчит ему передачу корреспонденции и в свою газету.

Корреспондентские обязанности почти не оставляют Крамину свободного времени. Тем не менее весь следующий день он провел с Ярошем и Сабо. Изучал Париж, его людей, расспрашивал их о виденном и пережитом. Второй фронт — это большая политика. Высокая и низкая, честная и бесчестная одновременно. Человек большой культуры, он пытался все увидеть, все познать, чтобы в верном свете показать советским людям этот сложный и противоречивый мир. Ярош с интересом присматривался к советскому журналисту и многому учился у него.

После ужина он вышел на набережную подышать свежим воздухом. На другом берегу Сены высился Лувр. Ярошу вспомнилась история с «Джокондой».

Когда-то картину похитил итальянский художник и два года молился на «Мону Лизу», пока ее не разыскали и не возвратили обратно.

Нацисты посягали на большее. Они пытались похитить все сокровища мира, и не затем, чтобы молиться на них.

На другой день Ярош и Крамин отправились в бар, чтобы взглянуть на невоюющую Америку. Это одно из многих пристанищ, где дни и ночи гуляли офицеры тыловых штабов американских и английских войск.

Журналисты с трудом разыскали свободный столик. В зале накурено и душно. Крики, азартные споры, даже ругань. Какофония звуков из оркестра на низкой эстраде. Костюмы девиц столь экстравагантны, что вызывают шумный восторг разгулявшихся офицеров. Молодой, сильно раскрасневшийся капитан развязно протиснулся к сцене и, схватив за руку одну из танцовщиц, потащил ее за собой. Она хохотала, не упиралась и шла через зал, сверкая стеклярусом очень короткой юбочки. Уговаривать ее не пришлось слишком долго. Вскочила вдруг на стул, а с него вспрыгнула на стол. Загремела разбитая посуда, и под азартные крики начался ее танец.

Не успел Ярош опомниться, как танцовщица оказалась вовсе нагой, и журналистам стало не по себе. Они собрались было уйти, как к ним подсели двое. Оказывается, уже знакомые американские офицеры, с которыми они повстречались у церкви Орадура: майор Крис Уилби и лейтенант Фрэнк Монти. Первый все так же самоуверен, но сдержан, второй очень шумен и отчаянно фамильярен.

Кивнув на танцовщицу, которая на виду у всех застегивала юбку из стекляруса, Крис Уилби сказал:

— Видите, купленная Европа.

— Бесстыжая Европа! — уточнил Крамин.

— И такую освобождать! — воскликнул Фрэнк.

— Есть другая, настоящая. Она либо в концлагере, либо с оружием в руках сражается против фашизма.

Опрокинув виски, Уилби расфилософствовался. По его мнению, жизнь — не что иное, как ярмарка, где все продается и все покупается.

— А гитлеровцы? — в упор спросил Ярош.

— Это корсары, и их тоже покупают, чтобы нападать на конкурентов.

— Нет, их просто уничтожают, — возразил Крамин.

— А по-моему, все товар. Сегодня на него нет спросу, но кто знает, какую цену ему назначат завтра.